Я презирал Арафата и то, что он делал с людьми, которых я любил. Но, учитывая мою роль «крота» Шин Бет, было бы неблагоразумно демонстрировать свои чувства. И все же один раз, когда Арафат поцеловал меня, я инстинктивно вытер щеку. Он заметил это и, очевидно, был оскорблен. Отец смутился. Эта встреча была последней, на которой я присутствовал.

Все лидеры интифады неизменно прибывали на ежедневные собрания на иномарках стоимостью по семьдесят тысяч долларов, в сопровождении других машин, заполненных телохранителями. Отец же всегда приезжал на своей темно-синей «ауди» 1987 года выпуска. Никакой охраны, только я.

Эти встречи были мотором, который заставлял интифаду двигаться вперед. Хотя теперь я сидел за дверью комнаты переговоров, я во всех подробностях знал, что происходит внутри, потому что отец делал записи. Я имел доступ к этим записям и копировал их. Там никогда не было суперсекретной информации — где и когда состоится боевая вылазка и кто будет в ней участвовать. Наоборот, лидеры всегда обсуждали общие вопросы, обозначая принципы и направления, например: нужно сосредоточиться на действиях внутри Израиля или нацелиться на поселения и блокпосты.

Однако в записях встреч содержались даты демонстраций. Если отец говорил, что у ХАМАС демонстрация намечена назавтра в 13.00 в центре Рамаллы, курьеры быстро бежали в мечети, лагеря беженцев и школы проинформировать членов ХАМАС и сказать им, чтобы они были там в это время. Туда же являлись и израильские солдаты. В результате гибли мусульмане, беженцы и слишком часто — школьники.

Дело в том, что ХАМАС перед Второй интифадой был уже при смерти. И отцу следовало бы оставить его умирать одного. Сейчас же каждый день арабы видели его лицо и слышали его голос по каналу «Аль-Джазира». Теперь он был лицом интифады. Поэтому он стал удивительно популярным и влиятельным человеком в мусульманском мире, но одновременно законченным негодяем в глазах израильтян.

К концу дня, однако, отец не раздувался от собственной важности. Он просто чувствовал полное удовлетворение от того, что выполнил волю Аллаха.

Читая однажды утром записи отца, я узнал, что запланирована демонстрация. На следующий день мы с отцом шли во главе скандирующей толпы к израильскому блокпосту. Метров за двести до блокпоста лидеры ХАМАС покинули толпу и перебрались в безопасное место. Все остальные — молодежь и школьники — устремились вперед и стали кидать камни в вооруженных до зубов солдат, которые отвечали им автоматными очередями.

В подобной ситуации даже резиновые пули могут быть смертельно опасны. Особенно уязвимы дети. Такие патроны легко приводят к летальному исходу, если выстрел производится с расстояния менее сорока метров, говорится в инструкциях АОИ.

Из своего убежища на вершине холма мы видели мертвых и раненых, лежащих повсюду. Солдаты стреляли даже в прибывающие машины «скорой помощи», убивая водителей и врачей, пытающихся собрать пострадавших. Это было чудовищно.

Вскоре стреляли все. Камни градом сыпались на блокпост. Тысячи людей пытались пройти через барьеры, прокладывая себе путь мимо солдат, ослепленные одной мыслью — войти в селение Бейт-Эль и разрушить все и вся на своем пути. Они были ослеплены яростью, рожденной видом павших родных и запахом крови.

В момент, когда казалось, что хаос достиг высшей точки, загрохотал, заглушая шумы стычки, дизельный двигатель танка «Меркава» мощностью тысяча двести лошадиных сил. Вдруг воздух будто бы разбился вдребезги от сверхзвукового хлопка его пушки.

Танк отвечал силам Палестинской автономии, стрелявшим в солдат АОИ. Когда танк начал продвигаться вперед, телохранители подхватили своих подопечных и потащили их в безопасное место. Куски тел усеяли холм под нашими ногами, а я пытался увести отца к машине. Наконец мы добрались до нее и помчались по направлению к Рамалле, в госпиталь, заполненный ранеными, умирающими и погибшими. Там не хватало помещений. Сотрудники «Красного Полумесяца» суетились снаружи, отчаянно пытаясь помочь истекающим кровью людям, чтобы они не умерли от ран прежде, чем попадут внутрь. Но этого было недостаточно.

Стены и пол госпиталя были залиты кровью. Люди скользили на ней, спускаясь по лестницам. Мужья и отцы, жены, матери и дети рыдали от горя и кричали от ярости.

Удивительно, но среди этого горя и злобы люди, казалось, были чрезвычайно благодарны палестинским лидерам, например отцу, которые повели их и их детей, как коз, на бойню, а потом убежали от опасности, чтобы наблюдать за резней издали. От этого меня тошнило больше, чем от вида запекшейся крови.

И это была только одна демонстрация. Вечер за вечером мы сидели перед телевизором и слушали бесконечные сообщения о погибших. Десять — в одном городе. Пять — в другом. Еще двадцать — в третьем.

Я видел репортаж о парне по имени Шада, который работал строителем и сверлил стену здания как раз напротив демонстрантов. Израильский танкист-стрелок увидел рабочего и подумал, что его дрель — это автомат. Он навел пушку, и заряд снес Шаде голову.

Отец и я пошли домой к убитому. У него была очень красивая молодая жена. Но это было не самое худшее. Палестинские лидеры, пришедшие с соболезнованиями, переругались друг с другом из-за того, кому читать проповедь на похоронах. Кто пришлет плакальщиков? Кто привезет еды для семьи? Все они называли Шаду «наш сын», утверждая, что он был членом именно их группировки, и пытаясь доказать, что их организация принимает в интифаде более активное участие, чем другие.