— Куда делся кинжал, после того, как они отдали деваху гулам? — Спокойно и беспристрастно спросил старуху-рассказчицу путник-чужеземец в накинутом по самые глаза капюшоне, восседавший все это время на гарцующем под ним черном, как смоль, коне без гривы. Старуха-пастушка, закутанная в цельное полотнище, как в последнее время все чаще стали облачаться замийцы — она даже перестала в какой-то момент бормотать самой себе всю эту историю, и взгляд ее больше не следил за вислобрюхими черными свиньями да горбатыми быками-метаками, разбредавшимся все более по окружавшей их Белой пустыне в поисках корма.

— Куда делся кинжал? — Переспросила старуха, и в этот момент в ее выцветших глазах вдруг особенно ярко промелькнул какой-то сапфирово-синий отблеск. — Откуда же мне знать, куда делся этот злосчастный кинжал? Отец не отдал меня на поживу гулам, и еще до следующего утра огромный Первобытный гул, втрое превосходящий свое племя размерами и свирепостью, но не имевший одного глаза — гул унес из деревни всех женщин и детей, а мужчины-воины, включая моего отца, отправились на их поиски. Конечно, я отдала ему кинжал с Оком Первого гула, лишь бы это помогло ему отыскать их всех. Да только никто не вернулся, я так и осталась в этой деревне одна, да так и пасу с тех пор оставшуюся скотину…