Нас хорошо приняли, всё показали, рассказали, сочувственно кивали, разглядывая наши образцы, и желали успеха. Технология тридцатых годов работала со скрипом в прямом и переносном смысле, время не внесло коррективы. Грубая поверхность отверстия, сердечники, покрытые окалиной, жиденькое известковое молоко в роли разделителя. Извлекали сердечники очень просто: ломали пруток пополам и стаскивали одну половину, закрепив другую. Случались обрывы. Такие прутки выбрасывали — издержки производства. Пётр поднял обрывок извлечённого сердечника, пощупал поверхность. — Закрой глаза, представь канал после прокатки: пережимы, приварки, раздробленная окалина, твёрдая, как наждак, — всё сделано, чтобы помешать извлечению, а работает. Правда, пищит противно. Представляешь, какой потенциал!

Обратно мы везли образец сердечника, уверенность, что схему можно принять за основу, а технологию… начать и кончить. В поезде Пётр подвёл итог: — Обыкновенная инженерная задача. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы справиться с ней, надо просто семь раз отмерить.

Зинуля закончила исследование французских образцов и написала небольшой отчёт. Если коротко — высокая культура производства. Структура — позавидуешь, отверстия — почти идеально круглые, сталь — вольфрамо-молибденовая, хорошо знакомая по предыдущей работе. Открытие только одно — отсутствие текстуры, характерной для прокатки. — Значит экструзия, — сказал Пётр, — проще и дороже.

Незадолго перед новым годом мы окончательно утрясли методику работы. Сидели на диване у Петра, ждали, когда нас пригласят к столу, и расписали, кому, чем заняться. Вышла Зинуля, в фартуке, с мукой в волосах, позвала:

— Пошли.

— Присядь на минуту, — потянул её Пётр за руку и подал листки.

— Это моё, — безапелляционно заявила Зинуля и оставила отпечаток пальца на разделе «Новая сталь для сердечников.» — Обещайте, что дождётесь меня.

Мы дружно сказали: — Клянёмся!

За обмазку взялись химики, сверление мы поручили специалистам, я с конструкторами проектировал оборудование для извлечения сердечников и закручивания прутков, новая сталь ждала Зинулю. Она вышла на работу и сразу же взялась за дело. У неё было время проштудировать толстую тетрадь, куда она не один год заносила всё, что ей попадалось, о влиянии различных элементов на свойства стали. Она составила таблицу из двенадцати составов и почему-то упорно называла её матрицей. Ей предстояло решить непростую задачу. Нам нужна была сталь, способная пройти весь путь внутри быстрорежущей стали вплоть до полутора миллиметров в диаметре и не потерять способности утоняться внутри шестиметрового прутка. За основу она взяла известную марганцовистую сталь и собралась улучшить её добавками никеля, алюминия и присадками редкоземельных металлов.

Пока она манипулировала навесками у лабораторной печи, командовала сталеварами и осуществляла свой план, я стоял в стороне, и разные мысли уводили меня далеко от цели моего присутствия. Я вспомнил нашу первую встречу и, глядя на озабоченную Зинулю в синем выцветшем халатике, косынке, повязанной на манер тридцатых годов, признался себе: «За что полюбил, за то и люблю.» Отметил, что она варит сталь точно также, как священнодействует у нас на кухне. Все ингредиенты разложены и пойдут в дело в назначенный срок. Блюдо, раз приготовленное по рецепту и одобренное ею, всегда выходило одинаково, сколько бы его ни готовили. И в этом они разные — наши жёны. Ирина тоже вкусно готовила, только то была ворожба колдуньи, а не искусство провизора. Она выдерживала общее направление, отмеряла на глаз и импровизировала, проверяя на вкус. «У тёти Иры пюре всегда разные», — заметила как-то Катя. «Глупости!» — отреагировала Зинуля.

Отобрали первую пробу — контрольную, для сравнения. Добавили одну навеску никеля. Так постепенно, отбирая пробы и добавляя компоненты, получили шесть небольших слитков из одной плавки и столько же из другой. Слитки отковали, обработали по Зинулиным режимам, изготовили образцы и испытали. Базовая сталь сама по себе давала неплохие результаты — удлинялась на шестьдесят-семьдесят процентов до разрушения. Мы рассчитывали на дополнительные пять-десять процентов и получили их при испытании первых же образцов. Сюрприз таился на дне коробки. Две стали добавили по двадцать процентов, а последние образцы удлинились вдвое. Пожилая лаборантка, всю жизнь простоявшая у испытательных машин, качала головой и повторяла: — Такого я ещё не видела. — Зинуля села, прикрыла рот рукой и неотрывно смотрела на текущую сталь, не веря своим глазам.

Два состава без возражений и противопоставлений были признаны изобретениями. Авторские свидетельства со шнурами и большими красными печатями Зинуля принесла домой и показала Кате.

— Показать бы их папашке, — сказала она, когда мы укладывались спать, — я у него всё в дурах ходила.

— Неплохая точка отсчёта, — пошутил я.

— Ложись уже, юморист, — как-то тепло сказала она и откинула одеяло.

Глава 19

В субботу утром мы шли на рынок. Толкались в очереди за мясом, которое частники рубили, как попало, даже не рубили — кромсали. Потом стояли на привозе в очереди за картошкой, слушали шуточки и ругань по поводу убывающих вёдер и растущих цен, гадали: хватит нам или лучше сразу занять другую очередь. Потом поход по магазинам и снова очереди — в кассы и к прилавкам.

Когда пришло время детского питания, мы поехали в Москву. Столичный магазин детского питания тоже не блистал ассортиментом. Всё же мы наполнили большие балакиревские рюкзаки стеклянными банками, кое-как вынесли наш хрупкий груз и стали ловить такси.

— Куда везти? — спросил таксист и поехал в другую сторону.

— Не крути, — сказал Пётр, — езжай прямо на вокзал. На бутылку и так дадим.

Таксист молча развернулся и подкатил к вокзалу. В камере хранения амбал отворил проход. — Сами тащите и отбейте ещё по чеку. — Пётр положил на стол пятёрку. — Я здесь до восьми. Успеете? — Сама любезность. Мы выбрались из подземелья, перекусили в буфете и двинули в Третьяковку.