— И ты заорал надтреснутым фальцетом…

— Ты бы тоже заорал, когда увидел бы такое, глаза горят, руки потные, шипит что-то… — не сдавался Лану.

— И ты заперся у себя…

— Конечно. Зачем мне проблемы? — голос Рене обрёл силу. Ему было несколько неловко, но он держался. — Мне бабуля, отважная женщина, всегда говорила: «Не ходи по чужим жёнам, лучше сразу в омут», но почему я должен выбирать между такими крайности? Разумнее избегать и того, и другого.

Карвахаль кивнул, видимо, сочтя объяснения коллеги достаточными.

— Ясно. — Он снова повернулся к Бельграно. — А ты почему весь вечер дверь не открывал?

— Я к себе пришёл, тут слышу вопль в коридоре, высунулся, увидел Рене и привидение и, чтобы не стать жертвой шестипалого фантома, дверь-то и прикрыл на два оборота. Призрак этот около меня тоже неоднократно мелькал, и я подумал, что осторожность не повредит, — рассудительно сообщил Франческо. — А после так и уснул, перебрав малость. Я и не слышал, как ты стучал.

— Ах вот как, — задумчиво протянул Карвахаль. — Ты, стало быть, тоже призраков боишься?

— Я не верю в призраков, — храбро ответил Бельграно. — Но вдруг они верят в меня?

Карвахаль снова кивнул головой, потом повернулся к Рене Лану.

— Ладно, я понял ваши принципы, господа, а теперь выясним твои проблемы, Рене. Ты обещал, что мы все спокойно обсудим. Что вчера после встречи с привидением-то случилось?

— Ничего особенного, заперся я, винца ещё чуток сухого тяпнул, расслабился, успокоился, и за работу принялся, — пробурчал Лану. — Просто эта чёртова надпись… После твоей фрески я почти уверовал в переселение душ, а тут вдруг… Глазам не поверил.

— Перевёл? — догадался Карвахаль, и Бельграно тоже навострил уши.

— Перевёл, конечно, — обречённо согласился француз. — Я подумал, что раз написано бустрофедоном…

— Чем-чем? — спросил Бельграно. — Это, что, язык такой?

Рене со вздохом пояснил, что это не язык, а просто способ письма, при котором направление надписи чередуется в зависимости от чётности строки, то есть если первая строка пишется слева направо, то вторая — справа налево, третья — снова слева направо и так до конца. Это движение напоминает движение быка с плугом на поле, отсюда и название. При перемене направления письма буквы писались зеркально.

— Я боялся, что это фракийский, я не знаю грамматики, на нём остались коротенькие строчки, хоть, конечно, тогда эта находка весила бы в три раза дороже. Но, увы. Это и не фригийский — не подходил по времени. Потом я вычленил из надписи слово п «панемос», так именовался июнь месяц. Его ещё называли эпидаврским или коринфским. Значит, это микенский язык. Ну, я, признаться, с самого начала так и думал. Он как раз был распространён на материковой Греции с шестнадцатого по девятый века до Христовой эры, ещё до дорийского вторжения. Ну… — Лану вздохнул. — Читаю я его, значит…

— Ну не томи ты… — взорвался Бельграно.

— И что там написано? — вежливо спросил Карвахаль.

Лану вздохнул.

— Дурость какая-то, ей-богу, совпадение просто нелепое, но мне кажется, что бедняге Тэйтону такие совпадения могут дорого стоить.

Бельграно зарычал.

— Оно дорого обойдётся тебе, если ты и дальше будешь тянуть кота за хвост. Читай, чёрт тебя дери…

Карвахаль молчал, но всем своим видом показывал, что тоже надеется наконец услышать перевод.

— Тут написано, — сжалился над ними Лану, — «Из ничего жизнь снова возвращается в ничто, и злой жребий вдруг уничтожает в июне цветущую жизнь, и от неё, лежащей здесь, остаётся лишь одно пустое имя — Галатея».

Повисло такое молчание, что стало слышно муху, жужжащую у окна. Потом Карвахаль спокойно поднялся, развернул к себе камень и внимательно посмотрел в конец надписи. Лану не соврал: «» — имя, и вправду, чётко проступало на конце плиты и легко читалось.

— Мне бы не хотелось огорчать Арчибальда, — повторил Лану. — Из этой надписи можно сделать вывод, что боковое погребение принадлежит женщине по имени Галатея, умерла она не старой и, возможно, из-за какой-то пустой случайности, о чём свидетельствуют слова «злой жребий», а всё остальное — домыслы, нелепые совпадения и, как сказал бы Хейфец, суета сует и всяческая суета.

— Он такого никогда не говорил, точнее, это говорил не он, но ты прав, — рассудительно кивнул Карвахаль. — В таких случаях дурацкий случай всегда подворачивается в самый неподходящий момент. — Он задумчиво пожевал губами и добавил, всё ещё не сводя глаз с эпитафии, — а кто-то сказал, что случай — псевдоним Бога, когда он не хочет подписываться своим именем. Но это всё подлинно странно. И эта фрески, и надпись. Интересно будет посмотреть её череп, я мог бы попытаться восстановить тип лица. Всё это слишком необычно…