Ева же встала с постели и, как была обнажённая, обняла меня со спины и поцеловала в чёрный затылок.

– Ты пахнешь жасмином, – сказала Ева и пошла в ванную принять душ.

Давида я потом долго не видел. Мы с ним перестали ходить в кафе «Ласточка». Мне говорили, что он ушёл из пожарных, потому что однажды не сумел потушить огонь. Приехал по вызову, пламя полыхает, а он стоит и плачет и не может развернуть белый гибкий шланг, чтобы по нему пустить воду в надвигающуюся стихию. Так и простоял заворожённо, пока его не увели сослуживцы. Ему даже потом спасённые жильцы дома цветов не вручили, и он ушёл из пожарных и, как мне говорили, устроился учителем физкультуры в школу. Учил старшеклассников, как прыгать через коня и висеть на кольцах.

Но, видимо, жизнь очень сложная и противоречивая штука, за всё в ней надо платить, ничего не бывает просто так и не остаётся без ответа, потому что буквально через год моя Евочка, мой цветочек аленький, заболела. Болезнь была самая ужасная и самая известная, смертельная и мучительная. Сгорела она за четыре месяца. И весь город, все люди, которым она сделала столько хорошего и прекрасного, буквально рыдали и страдали от такого невероятного и ужасного события. Была бы моя воля, я бы отдал себя вместо Евочки, но в жизни на самом деле ничего сделать невозможно, тем более если что-то уже сделано или не сделано до этого.

И вот на похоронах на Савельевском кладбище мы с Давидом и встретились, он стоял мрачный и потерянный, теребил в руках бейсболку, а когда гроб положили в землю, он подошёл ко мне и пожал мою вялую, потную и мягкую руку.

Потом мы пошли в кафе «Ласточка» и пили разливное жигулёвское пиво с копчёным омулем и просто молчали. Мы не чокались и молчали, и под конец мне показалось, что он простил нас с Евочкой и сказал, что надо поставить памятник, а у меня попросил фотографии Евы.

Я выбрал самую прекрасную и самую весёлую, где Евушка была в лыжной шапочке, но её так плохо обработали в агентстве, что я сам изучил специальные программы и отретушировал так, что Еве бы точно понравилось.

Теперь же после установки памятника прошло три года. Давид так и остался в школе физруком и даже на ком-то женился, на биологине, кажется. Я же ушёл из газеты и устроился в похоронное агентство обрабатывать фотографии. Тихая и спокойная жизнь.

В тот вечер мы долго бродили с моим другом Андреем по гранитным мускулистым набережным Москвы-реки и наблюдали, как протяжные плоскодонные баржи тянут свою незамысловатую поклажу по мутной коричневой воде. Я смотрел на Андрея и думал, что он хорошо устроился: преподаёт в коммерческом вузе, ведёт семейный образ жизни, жена красавица, дети, а я просто убиваю время и никак не могу никого не то чтобы полюбить, а просто заметить. Чтобы остановился взгляд, чтобы что-то полыхнуло или задело.

Первый мой брак был неудачный. Нет, я по-своему любил Свету, мы вместе учились в университете, вместе сдавали экзамены и зачёты, но через три года совместной жизни я вдруг понял, что Света – мужчина. Жёсткий, властный, гордый и непримиримый мужчина. Невозможно было представить, чтобы что-либо в доме делалось не так, как ей нравится, чтобы мы поехали отдыхать в Таиланд, а не провели сплав на байдарках по Карелии.

Иногда я просыпался среди ночи и внимательно вглядывался в её овальное, мягкое лицо и думал, как внешность может быть обманчива, как в этом небольшом и хрупком тельце скрывается столько воли и мужества. Я бережно и осторожно перебирал её тёмные каштановые волосы, горько проводил ладонью по нежной коже и думал, что, наверное, я просто ущербен, что мне нужна какая-то другая женщина, добрая и покладистая, которая будет смотреть мне в рот и выполнять мои маленькие мужские прихоти. Чтобы я входил в дом, медленно снимал ботинки, аккуратно мыл руки в ванной, торжественно садился за стол, а она бы в фартуке, улыбаясь, говорила мне: «Антон, ужин готов».

Но Света всегда была где-то там, далеко. Она вела в университете семинары, в отличие от меня защитила кандидатскую диссертацию, в нашей квартире постоянно толкались её ученики, пили чай и вино, до ненависти пели под гитару Высоцкого и Окуджаву, обсуждали научные проблемы, ругали власть, и мне стало казаться, что я живу не со Светой, а с каким-то необъяснимо огромным количеством незнакомых и неизвестных мне людей, которые мне не просто непонятны, но и неприятны.

А Света этого поначалу не замечала, но когда что-то стало во мне трещать и ломаться, всё это перенеслось в личную жизнь. Бывало, лежим в постели, Света склонится надо мной и спросит:

– Что с тобой, Антон? – а я молчу или отвернусь к стене.

– Всё хорошо, Светик, всё хорошо.

Но когда зашло совсем далеко, когда мы не были близки почти полтора года, Света собрала вещи и ушла. В никуда, ничего не сказав, не оставив никакой записки, даже не поговорив со мной по телефону. Когда я пытался ей писать, Света не отвечала, когда звонил – нажимала отбой.

– Что-то ты закис, старик. – Андрей положил мне руку на плечо.

Белая нудная чайка пролетела над головой. Её едкий и противный крик гулко разносился над водой.

«Странно, – думал я, – в Москве нет моря, а чайки есть. Что им здесь надо? Пусть летят в Крым или на Тихий океан. Чайкам здесь не место».

– А поехали к девкам! – сказал Андрей и голоснул такси.

Мне, честно говоря, было всё равно. Весёлый курчавый азиат как циркач вертел в руках баранку и с характерным акцентом рассказывал о своих московских приключениях, а я откинулся на заднем сиденье и ни о чём не думал.