— Это я… Эл Дидд.

Он был уверен, что узнал голос Эла, но все-таки держался настороже, подходя ближе к дому.

— Где же ты был, Туземец? Почему ты не сидел дома, как я тебе сказал?

— Захотелось немножко пройтись, Эл.

— Для чего это? Ты сказал, что будешь сидеть дома и запрешь дверь. Во всяком случае, теперь все в порядке. Пошли в дом, там теплее. Мне надо кое-что тебе сказать.

Туземец отпер дверь и зажег свет. Эл подошел к печке и стал греть руки. Он улыбался и был, видимо, доволен.

— Зачем ты опять пришел так поздно? — спросил его Туземец. — Теперь, должно быть, уже полночь.

Эл улыбнулся.

— Туземец, кто-то прикончил его час назад, — объявил он и улыбнулся, несомненно улыбнулся.

— Что?

— Это верно. Его прикончили.

— Кого прикончили?

— Клайда Хефлина. Это верно. Никакого сомнения нет. Брэд Грейди проезжал на полицейской машине по переулку за пивной Эда Говарда и нашел его на земле мертвым, как маисовая кочерыжка.

Туземец сел.

— Да верно ли это?

— Верно, как то, что воскресенье бывает раз в неделю. Ошибки быть не может. Так и есть. И поверь мне, тот, кто это сделал, действовал не наугад. Он, должно быть, захватил с собой два револьвера, на случай если одного будет мало. Брэд говорит, в Клайде пробито по крайней мере восемь дырок, от головы до пят. Простые дырки от пуль, больше ничего. Не какие-нибудь безобразные ножевые раны или лужи крови, ничего подобного. Чище проделать невозможно.

— Кто же это сделал, Эл?

Эл все еще слегка улыбался.

— Никто не знает, а может, и знать никогда не будет. Кроме того, кто это сделал, а он болтать не станет. Во всяком случае, оно и лучше, что так вышло. Мы все можем только догадываться, и для этого времени у нас хватит. Это мог быть негр из негритянского квартала, а мог быть и кто угодно из белых. Однако большого значения это не имеет, потому что Клайд Хефлин помер и дело с концом. Могу сказать только, что он сам на это напрашивался — видит бог, напрашивался.

Туземец смотрел на раскаленную печку. Эл уселся в большое кресло.

— Одно тебе следует знать, — сказал Эл. — Люк Мосс или кто-нибудь другой из полиции сочтут своим долгом рыскать тут и задавать всякие вопросы. Когда оказывается убитым белый, им приходится производить расследование. Может быть, они захотят узнать, где ты был последние два-три часа. Я помню, было начало десятого, когда мы с тобой расстались нынче на углу и я могу это показать под присягой. Но что произошло после этого? Можешь ты им сказать? Есть у тебя свидетель?

— Я был здесь почти все время, а потом пошел немножко прогуляться.

Эл наклонился вперед.

— Ведь ты не прогуливался по этому переулку позади пивной Эда Говарда?

— Нет, сэр! Только не я!

— Можешь ты доказать все, что тебе придется доказывать, если Люк Мосс будет задавать слишком много вопросов?

— Я бы мог доказать, но, может, и не захочу. Я бы лучше помолчал на этот счет, если для Люка Мосса это не так важно. У меня имеются свои причины не упоминать имен.

— Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать, — Эл кивнул головой. — Каждый человек имеет право сохранять что-то в тайне, хотя бы то, что происходит с ним по ночам. Но все равно, если тебе понадобится свидетель, чтобы доказать…

Туземец встал и начал прохаживаться взад и вперед перед печкой.

— Ну так как же? — настаивал Эл.

— Я бы не хотел называть имена, что бы там ни случилось, потому что если я их назову, то ей, может быть, помешают завтра уехать из города, как она собиралась, и тогда ей придется здесь остаться и быть свидетельницей. Они посадили бы ее в тюрьму до тех пор, пока дело не начнется слушанием в суде. Это был бы хороший способ удержать ее здесь, но я не способен устроить такую штуку. Только не Джозине. Это было бы нехорошо. Не могу я с ней так поступить, после того как сам от нее слышал, до чего ей хочется уехать.

— Ну, если ты так чувствуешь…

— Сказать по правде, Эл, это только половина того, что я чувствую. А другая половина в том, что меня тянет уехать вместе с ней, но что-то и удерживает меня, и я просто не могу на это решиться. Каждый раз как мы об этом говорили, я пугался, что придется уехать из дому куда-то в незнакомое место — вот как некоторые пугаются, если залезут куда-нибудь высоко или если их запрут в темном чулане. Придется мне остаться здесь, положиться с этих пор на свое счастье и надеяться на лучшее. Похоже, что таким уж я родился.