На это публика засмеялась, и доктор Фелч выключил микрофон окончательно. Толпа теперь поняла, что общее собрание полностью завершилось. Они с благодарностью оторвались от стульев и стали расходиться по своим кабинетам готовиться к грядущему семестру – и каждый на выходе оставлял секретаршам свой прочувствованный оценочный опросник мероприятия.

– За мной, – произнесла Бесси, когда толпа вывалила из кафетерия и мы сдали свои опросники. – Нам нужно вернуться в административный корпус, чтобы я показала вам, где ваш кабинет. Он как раз напротив ведомственного научного работника. Что здраво, поскольку вам предстоит серьезное планирование.

Я посмотрел на Бесси и улыбнулся. Отчего-то после всего услышанного и увиденного она, показалось, яснее всего придает мне уверенности, что я принял верное решение, проехав через полстраны и заняв должность координатора особых проектов в общинном колледже Коровий Мык. А пока она говорила, я не мог не обратить внимание на то, как она подводит себе глаза, чтобы разгладить морщинки времени и неудавшейся семейной жизни. Во флуоресцентном свете кафетерия трудно было вообразить, что кто-нибудь, подобный ей, вообще может остаться нелюбимым.

– Пойдемте, Бесси, – сказал я и открыл перед нею дверь. – После вас!..

– И вот он, – сказала Бесси, когда мы дошли до административного корпуса и она вручила мне ключ от моего кабинета. – Пользуйтесь на здоровье. – Я повернул ключ и открыл дверь, рассчитывая увидеть опрятное уютное рабочее пространство, но ввалился вместо этого в катакомбы загроможденной внутренней святой святых моей предшественницы. Перед отбытием эта женщина не навела порядок в кабинете, и пожитки ее, все скопом, по-прежнему оставались здесь ровно в том же состоянии, в каком она их побросала, словно ее вынудило отсюда бежать неотвратимое стихийное бедствие – быть может, эпический потоп или тайфун встречных обвинений. По комнате были раскиданы старые туфли. Под ногами у меня хрустели бумаги. На шурупе, вбитом в гипсокартонную стену, висели очки для плавания. На столе, на картонной тарелке покоились два ломтика окаменевшего цуккини. К стенам липкой лентой крепились личные фотографии – наконец-то я сумел сопоставить черно-белое лицо на них с красочными историями, что я уже услышал, – а с потолка зловеще свисал огромный, написанный от руки плакат со словами, очевидно вдохновлявшими мою предшественницу на выполнение служебных обязанностей:

– Похоже, она решила вам оставить небольшое наследие, – сказала Бесси.

– Наследие – хорошее слово тут! – рассмеялся я. – Можно мне раздобыть совок и мешки для мусора?

– Мы вызовем уборщиков, они и приведут все в порядок.

– Не надо, все нормально. Много времени это не займет…

В комнате было полно безделушек и сувениров, оставшихся от пребывания этой женщины в колледже, и я, рассматривая такую мешанину, удивлялся, сколько бумаги и пыли, сколько личных памяток можно накопить меньше чем за год. Значки и булавки для волос. Пузырек антиблошиного средства. Визитные карточки торговцев недвижимостью. Никель с бизоном [6] . Полупустой коробок противозачаточных пилюль, которому также случилось быть полуполным. Солонка неосуществленной соли. Магниты на холодильник от далекого торговца «фольксвагенами». Статуэтка коровы и ламинированная книжная закладка с отпечатанной на ней декларацией миссии Коровьего Мыка – той же клятвой, что мы скандировали на общем собрании нынче утром.

– Мне кажется, надо позвать этого археолога. Как его… Ньютона?

– Ньютауна, – поправила меня Бесси.

– Точно. Может, если Стэн Ньютаун проведет раскопки, здесь и отыщется тот мифический маленький народец, в который он верит.

Бесси принесла мне кое-что для уборки и мусорные мешки, после чего вернулась к собственной работе, а я остался барахтаться в беспорядке кабинета. Среди оставленных здесь личных предметов у многих имелась явная причина для существования в этом мире, а следовательно, их можно было выбрасывать без зазрения совести: грязный коврик для йоги и набор гантелей, зодиакальная схема, полноцветный календарь с собачками на прошедший год. Но были и такие, что не обладали никакой собственной личностью: ожерелье с маленьким энергокристаллом, три карты таро, сколотые друг с другом так, чтобы образовался равнобедренный треугольник, «пацифик» из нержавеющей стали и приблизительной окружностью очень крупной пули. На столе располагался комплект маятников – пять шаров из нержавейки в совершеннейшем покое, и я не удержался и привел их в действие; приподняв в сторону один на дальнем конце комплекта, я отпустил его: четыре шара столкнулись, громко клацнув, и тот, что был на ближнем конце, качнулся в воздух. Теперь все повторилось в обратном порядке: туда и сюда, вверх и вниз, один шар поднимался и опускался, а прочие сбивались вместе, ожидая следующего толчка. Со временем именно этот ритмичный звук – клацанье нержавеющей стали по нержавеющей стали – и станет закадровой музыкой всей моей жизни здесь, в Коровьем Мыке. К черту трение – звук этот, казалось, желал длиться столько, сколько будет существовать сама история.

Когда стол наконец очистился, я перешел к книжным полкам, по-прежнему набитым литературой, – их следовало оголить. Среди этих отбросов нашелся старый атлас с позолоченной крышкой переплета; фотоальбом, озаглавленный «Прелестные котики мира»; экземпляр Бхагават-гиты в мягкой обложке, в переводе на эсперанто; календарь «Цитата дня», до сих пор застрявший на 21 июня («Любовь – странствие, а не пункт назначения»); и серия книжек по самопомощи с названиями вроде «Как написать неотразимое резюме», «Сила тантрического ума» и «Справочник для кого угодно: как плавать и не тонуть». Полки заполняли тома вдохновляющей литературы и духовных сборников. Повсюду – женские любовные романы. На средней полке имелся ряд справочных трудов, включая рифмовник, двадцатитомную энциклопедию без тома на букву «К» и словарь католических святых. На самой нижней полке – с еще ясно просматриваемым ценником – стояла единственная книга литературно-художественного вымысла: лоснящиеся двести страниц современных озарений, изложенных действенной прозой, – а рядом покоился шестисотстраничный том в твердом переплете, озаглавленный «Справочник для кого угодно: как написать совершенный роман». Учебник письма был весь затаскан от обширных маргиналий и подчеркнутых пассажей. (На странице 61 моя предшественница нарисовала три восклицательных знака напротив подчеркнутой апофегмы, гласившей: «Письмо есть стремленье к личному освобождению – предельному акту безответной любви».)

Судя по литературным вкусам моей предшественницы – или, по крайней мере, по тем книгам, что после нее остались, – ясно было, насколько мало, помимо самого этого кабинета, у нас с нею могло бы случайно оказаться общего. Вообще-то из сотен книг, засорявших кабинет, только одна глубоко меня поразила; заинтригованный заголовком, я отложил в сторону «Справочник для кого угодно: любовь и общинный колледж». Книга была глянцевой и привлекательно переплетенной, а на передней стороне обложки изображались два приглашенных профессора при всех регалиях, сомкнувшиеся в романтических объятьях: «Обязательное чтение, – изливался один рекламный текст, – для всех, кто пытается отыскать подлинную любовь в регионально аккредитованном общинном колледже!» После двух разводов беспокойной чередой – первый целиком моя вина, второй лишь в первую очередь моя – и с новой должностью в Коровьем Мыке теперь, можно сказать, железно моей этот справочник предлагал мне какой-то проблеск надежды. Я проглочу его прежде всех остальных. И научусь у него. И впитаю его. И когда отыщу обещанную им любовь, я положу его в картонную коробку и подарю библиотеке, чтобы мои собратья, мои недолюбленные коллеги могли сделать то же самое. Я нежно отложил книгу в сторону.

Уборка мне удавалась, и уже совсем скоро три мусорных мешка полнились выброшенными предметами. Дверь кабинета я оставил открытой для вентиляции и так увлекся протиркой пыльного стола, что не заметил, как в проеме остановилась непримечательная фигура. Легкий стук в дверь вынудил меня оторваться от беспорядка, и я, подняв голову, увидел, что в дверях стоит Гуэн Дюпюи.

– Здрасьте, – сказала она. – Вы же Чарли, так?

– Верно.

– Я Гуэн. Преподаю логику. И ни за что б не променяла свою жизнь ни на сколько романтики или приключений.