– Где вы были в момент убийства? – парень смотрел в монитор, на Илью даже не покосился.

– Какого? – устало отозвался тот. – Какого убийства?

– Вашей дочери Марии, – лейтенант мельком глянул на Илью. – Есть заключение экспертов, что это не несчастный случай.

Какое там несчастный случай, в ванной крови полно, и на полу, и на стенах. Точно Машку головой о плитку били… Дернулось что-то внутри, колыхнулось тяжко, затмив свет, и опало. Илья прикрыл глаза и промолчал. Лейтенант зашел с другой стороны.

– Какие отношения были у вас с вашей женой?

Теперь он крутил в пальцах карандаш и пристально глядел на Илью.

– Нормальные, – сказал тот, – обычные отношения, как у всех. Ссорились иногда, мирились. Квартиру купить хотели.

Дознаватель постучал карандашом по столу.

– А вот свидетели говорят, что вчера вы были настроены по отношению к жене крайне агрессивно, ударили ее. И гражданину Вишнякову нанесли ряд легких телесных повреждений. Что скажете?

Сука эта Олечка, вот что я вам скажу. Кто ее просил языком трепать? Это их личное дело, Валерка не в претензии, а Светка… Сердце сжалось, Илья прикусил губу и отвел взгляд.

– Заявление от него есть?

– Нету, – вздохнул дознаватель.

«И не будет» – это Илья оставил при себе. Если дойдет до заявы, то всплывет и «таурус», и Валерке придется объяснять, за каким чертом он приволок ствол в ресторан.

– Ты мне либо предъявляй что-то, либо отпускай, – Илья демонстративно звякнул наручниками.

– На трое суток задержать могу без предъявления. – Дознаватель потянулся к телефону и вызвал охрану. – Посиди пока, подумай. Может, что вспомнишь.

Трое суток – это хорошо. Хоть трое суток, хоть неделю, лишь бы не возвращаться в пустую квартиру, лишь бы не оставаться там одному.

Еще через неделю были похороны, а на другой день бледный, с безумными глазами тесть ввалился к Илье в половине шестого утра.

– Проваливай, – вместо приветствия выдал он, – у тебя час, или…

«И что будет?» – они смотрели друг на друга, и если тесть наливался злобой, и она того гляди хлынет через край, то Илье больше всего хотелось лечь и заснуть, наконец. А перед этим выпить не одну таблетку снотворного, как было сказано на упаковке, а сразу все. И плевать, что потом будет. Останавливало одно: если не сработает, то можно сделаться овощем на всю оставшуюся.

– Проваливай, – повторил тесть и принялся ходить по квартире, зачем-то открывая окна. Загуляли сквозняки, запахло сырой свежестью, и шум дождя, до этого еле различимый, стал отчетливо слышен.

– Подождите, – как во сне проговорил Илья, – а если Света вернется…

Эта мысль пришла ему в голову еще в СИЗО и после уже не отпускала. С ней становилось легче, появлялся просвет и призрачная надежда, что этот кошмар не вечен, что все наладится, и очень скоро. Светка просто уехала вместе с Машкой, как уезжала к родителям или на море, и скоро вернется, и все пойдет по-прежнему. По-другому и быть не может.

– Что? – тесть подошел к Илье и щурился снизу вверх. – Кто вернется? Ты что несешь, скотина? Ты в своем уме?

И замахнулся неловко, неумело, Илья машинально перехватил его руку, отбил следующий удар. Тесть побледнел, губы у него посинели, он бросился на Илью и оказался отброшенным на диван. Ветер трепал шторы на окне, о подоконник грохотал крупный дождь. Тесть сидел на диване и тер запястье, кривясь от боли. Илья закрыл окно, зачем-то задернул шторы.

– Катись отсюда, – рыкнул из полумрака тесть, – неудачник, тряпка. Кому ты нужен, выродок сучий, лучше бы ты подох, чем они…

И не запнулся ни разу, не сорвался, точно с листа читал, точно готовился заранее и текст вызубрил. Илья не особо вникал в смысл этих слов, оскорбления пролетали мимо ушей: ну что взять со старика, разом потерявшего и дочь, и внучку. А Светка у него одна, других детей нет, а впереди одинокая старость, а сколько было надежд, сколько планов… Но зацепило последнее: кому ты нужен… В самом деле – кому? Дед прав, тут все кончено, чужим тут не место.

– Хорошо, – сказал Илья, – я уеду, завтра. Ключи соседке оставлю. Мне надо вещи собрать.

Тесть утопал, напоследок прокляв Илью последними словами, а тот привел себя в порядок и поехал сначала на кладбище, а потом увольняться.

– Может, останешься?

Вишняков стряхнул пепел в темно-зеленое малахитовое блюдце, повернулся. Выглядел он паршиво: бледный, небритый, под глазами вдруг явно обозначилась желтизна, к тому же от господина директора явственно несло перегаром. А вот взгляд другой сделался, в нем читалось не то осуждение, не то жалость – «как же ты так, не уберег своих. И кто ты после этого?».