«Не торопись…»

Как тут можно не торопиться? Мигом вспотевшая маленькая ладошка ложится на влажный от росы бамбук удилища. Сейчас… Вот сейчас…

Гусиное перо плавно идет в сторону, погружаясь почти полностью и…

«Давай!»

Рука сама собой дергает гибкое удилище, тут же налившееся живой приятной тяжестью, и сердце счастливо замирает в груди…

Наваждение рассеялось так же мгновенно, как и возникло. Канули в невозвратное прошлое недавно скончавшийся отец и десятилетний Саша, только что казавшиеся такими реальными и настоящими. Как давно за заботами и повседневной «трясучкой» бизнеса, будь он трижды проклят, не вспоминалось славное и беззаботное детство… Если бы снова вернуть хотя бы только что пережитую иллюзию…

«А развернуться?..»

И это удалось безо всякого труда, но скольжение в выбранном направлении завершилось до обидного быстро, безо всякого «погружения в прошлое», что совсем не обескуражило. Недаром ведь говорят, что в одну реку нельзя войти дважды… Попробуем еще.

Еще один «галс» и еще… Тьма и бесчувствие. Хотя… Что-то вот тут… Ну-ка, поворотик…

… «Вы что, сумасшедший, товарищ рядовой?»

Плотный невысокий мужик с майорскими звездочками защитного цвета на плечах полевого «пэ-ша», перетянутого скрипучими ремнями портупеи, волком смотрит на вытянувшегося перед ним нескладного «гусенка» в мешковатой, необмятой еще форме. Что за подлянка – в первом же суточном наряде нарваться на самого майора Довганя, зампотылу Н-ского учебного полка. Да не просто так, а с пищевым алюминиевым бачком в руках, куда выжималась вода из грязной тряпки. А что поделаешь, коли «дедушка» приказал? Сам младший сержант Плющов – гроза всех «духов» и «молодых».

«Вы понимаете, товарищ рядовой, что непосредственно из этой посуды осуществляется прием пищи? – негромко, но постепенно повышая голос, выговаривает майор. – Вы что, весь полк хотите на очко посадить?! – почти орет он. – На губу захотели?!!»

Противный металлический привкус во рту, ватным свинцом наливаются ноги, мир сужается до багровой майорской физиономии, вернее, дергающегося щетинистого кадыка под мощным, плохо пробритым подбородком…

Оп… Фу-у-у… Опять привиделось… «Приблазнилось», как говаривал дедушка. А как достоверно, как четко! Так и стоит в носу вонь пищеблока, чувствуется предательская дрожь в ногах…

Ага! Где они, ноги? Где нос? Иллюзия. Опять иллюзия. Но эту повторять совсем не хочется. Лучше уж опять детство.

Кстати, а никакой губой тогда дело не кончилось. Наорался майор вволю, накуражился и утопал восвояси, напоследок через плечо пообещав нерадивому солдатику семь казней египетских. И все равно – вспоминать такое неприятно до крайности…

Прочь от этой струи!

Так, меняя векторы движения, Александр «мотался» (иного определения на ум не шло) туда-сюда, будто муха в банке чрезвычайно хитрой формы, пока ему не прискучило и он опять не замер в неподвижности, принявшись за анализ своего «исследования».

Собственно говоря, анализировать было нечего.

Порой Саша летел куда-то камнем, рушащимся в пропасть, порой – полз едва-едва, иногда утыкался во что-то твердое, иногда – постепенно увязал в неощутимом киселе или самопроизвольно менял направление, будто попадая в какую-то искривленную трубу. Более того, временами полет продолжался бесконечно долго, а через рикошет – завершался почти мгновенно. Как жаль, что зрение здесь отсутствовало напрочь…

Почему отсутствовало?

«Скиталец» поймал себя на том, что давным-давно ощущает мягкий свет, льющийся откуда-то… Сбоку?.. Сверху?.. Снизу?.. Не глазами, но как-то ощущает. Хотя почему не глазами?.. Он же может ориентироваться!

Не веря себе, Александр повернулся в сторону света и поплыл к нему, ощущая себя рыбкой, поднимающейся из темной толщи воды к сияющей солнечными бликами поверхности. Увы, путь окончился до обидного быстро: «малек» снова уперся в неощутимую стену.

«А если ощупать преграду? Так же мысленно…»

Ничего не получается, ни так, ни этак… Вы пробовали что-нибудь щупать мысленно? Не прикасаясь. Рука так сама собой и тянется…

И воображаемая конечность тут же коснулась гладкой, чуть упругой плоскости…

Спустя очередную «вечность» (так он, ерничая, обозначал промежутки времени в этом странном мире, опять же ничем реальным не ограниченные) Александр обзавелся всеми органами чувств и научился ориентироваться в своей «банке».

Сперва, окрыленный внезапно свалившимися на голову возможностями, он, правда, увлекся, превратив себя в нечто, весьма отдаленно напоминающее помесь многоногого паука и глубоководного спрута. Чего стесняться, когда можно все? Однако, побарахтавшись в тускло светящемся «эфире» многочисленными конечностями и поплутав в потоках информации, выдаваемой многочисленными органами чувств (примерно три четверти получаемых данных вообще не с чем было сравнить из-за отсутствия у испытателя в прошлом нужных рецепторов), вовремя одумался, приняв более-менее человекообразную форму.

Одновременно с очертаниями тела менялся и окружающий мир, претерпевший последовательную трансформацию от многомерного пространства суперпаука до обычного «человеческого» помещения, имеющего длину, высоту и ширину. Пропорции этого «объема», конечно, не совсем совпадали с общепринятыми: оно напоминало поставленную на ребро тонкую коробку с тремя мягкими, колеблющимися, словно дышащими, стенами, зеркально-твердой светящейся четвертой, непроглядно черным полом и теряющимся в дымке потолком. К тому же почти все пространство было заполнено полупрозрачными нитями, шарами практически всех оттенков, от палевых до почти черных, неровными, словно оплавленными цилиндрами, кристально-четкими кубами, пирамидами и параллелепипедами и еще десятками разнообразнейших фигур. Некоторые оставались неподвижными, статичными, другие – постоянно видоизменялись, перетекали одна в другую, протыкали соседние острыми вершинами, разрезали гранями или, наоборот, поглощали в студенистом плену.