– Конечно, – подтвердила Дилейни. – Жена моего брата Джима постоянно сидит в «Фейсбуке» и по меньшей мере трижды в неделю выкладывает новые фотографии их детишек.

– Что ты вообще знаешь об обстоятельствах своего рождения? – поинтересовалась Эльвира, заметив, как заблестели глаза подруги.

– Очень мало. Роды принимала акушерка в Филадельфии. Через двадцать минут меня передали Райтам. Они находились в комнате рядом с родовой палатой вместе с родителями моей биологической матери. Друг другу их представили как Смитов и Джонсов. Райтам сказали, что мои папа и мама – семнадцатилетние школьники, что они хорошо учились и собирались в колледж, а в интимную связь вступили в ночь выпускного бала.

Эльвира отломила хрустящую корочку хлеба и обмакнула ее в оливковое масло.

– Я сама хороший детектив и лично займусь этим делом. – Она подняла руку к лацкану жакета и, дотронувшись до булавки, включила микрофон.

– Тебе вовсе не обязательно что-то записывать, – запротестовала Дилейни. – Спасибо, конечно, очень любезно с твоей стороны, но это безнадежное дело.

– Посмотрим, – деловито ответила Эльвира. – Ты знаешь, где именно в Филадельфии родилась? Как звали акушерку? Ее адрес? Кто познакомил с ней твоих родителей? Не упоминала ли акушерка, где жила твоя биологическая мать?

– Моя приемная мать… – Дилейни остановилась. Говорить вот так о Дженнифер Райт, женщине, любившей ее долгие годы, было нелегко. Она перевела дух и начала заново: – Шесть лет назад мне удалось разговорить ее и узнать, что я действительно, как и записано в свидетельстве, родилась в Филадельфии. Принимавшую роды акушерку звали Кора Бэнкс. Мама даже назвала ее адрес. О Коре она узнала от подруги по колледжу. Эта подруга, Виктория Карни, погибла в автомобильной аварии, когда мне исполнилось десять лет. Я видела ее много раз. Это была очень милая женщина, которая так и не вышла замуж. К сожалению, племянница выбросила все ее бумаги. Мама так расстроилась из-за моих расспросов, что я едва ее успокоила. Сказала, что она у меня единственная и что другой мне не надо.

– Мать Элис Рузвельт Лонгуорт умерла вскоре после ее рождения, – заметила Эльвира. – Ее отцом был президент Теодор Рузвельт. Когда Элис исполнилось два года, он женился во второй раз. Именно такой ответ она и получила, когда спросила о своей матери.

Дилейни грустно улыбнулась.

– Я тоже где-то это читала. Поэтому, слава богу, и вспомнила эти слова. Но, по правде сказать, я все равно хочу найти свою настоящую мать. То есть биологическую, – тут же поправила она себя.

Эльвира снова подняла руку к булавке и выключила микрофон.

– С вашего разрешения, я тут поразмыслю немного, – твердо объявила она. – В любом случае паста уже на подходе.

Все посмотрели на официанта, подошедшего к столу с тарелками дымящейся пасты лингвини, к которой Эльвира и Дилейни заказали белый соус из моллюсков. Уилли довольствовался спагетти и фрикадельками.

– Подумать только, это ведь был любимый ресторан Фрэнка Синатры… Сейчас ему было бы лет сто. И его песни звучат намного лучше того, что популярно сегодня, – заметил он, понимая, что пора менять тему разговора, и оглядел зал. – Кстати, о популярности: дела у заведения, похоже, идут очень даже неплохо. Между прочим, Дилейни, Эльвира говорит, что ты будешь освещать процесс над Бетси Грант. Каковы, по-твоему, шансы на оправдательный вердикт?

– Они невелики. Я бы даже не удивилась, узнав, что ее склоняют к признанию себя виновной в расчете на заключение сделки.

– Думаешь, она на это пойдет? – спросил Уилли.

– Исключено. Ей все-таки нужно попытаться доказать свою невиновность в суде. Что-то подсказывает мне, что мы еще узнаем много интересного о сыне Теда Гранта, Алане. По слухам, его финансовое положение очень и очень шаткое, – продолжала Дилейни. – Как известно, в случае с убийством на первое место выходит вопрос «кому это выгодно?». Преждевременная смерть отца решает все нынешние проблемы Алана Гранта. И конечно, в случае признания мачехи виновной ему достается все завещанное ей.

– Я тоже об этом думала, – согласилась Эльвира.

– И вот что еще, – добавила Дилейни. – В близких к суду кругах поговаривают, что, может быть, Роберт Мейнард и был первоклассным адвокатом, но его лучшие дни уже позади. Он еще держится за счет репутации, потому что добился оправдания нескольких известных преступников, и получает высокие гонорары, но подготовку защиты возлагает на плечи молодых и неопытных юристов фирмы.

– Это мы скоро узнаем, – подвела черту Эльвира, роняя в тарелку лингвини после безуспешной попытки намотать их на вилку.

Энтони Шарки, более известный в определенных кругах как Тони Акула, оценивающе осмотрел браслет с бриллиантами и изумрудами. Квартирка Тони в Муначи, Нью-Джерси, находилась в подвале двухэтажного каркасного дома. И сам дом, и квартира вид имели обшарпанный и неухоженный. Ковер посерел от грязи, стены отчаянно молили о свежей краске, в воздухе висел неистребимый запах плесени. Тони крепко выпивал и был к тому же заядлым игроком. Укротить жажду и обуздать страсть к костяшкам не помогало никакое лечение. Иногда, после очередного пребывания за решеткой, он держался около года, но потом все равно срывался. Срывался, терял работу, находил другую – уборщиком в ресторане или мойщиком окон – и шел на дно. Дно – это ночлежка, хуже которой и быть ничего не может. Потом – снова протрезвление и какая-нибудь работа, позволявшая снимать такую вот дыру и не умереть с голода.