— Я знаю, что они меня убьют, как паршивую собаку! Знаю, но я сознательно иду на это. Перед тем как покинуть эту землю, которая терпит этих презренных палачей и убийц, я раскрою карты. Я подведу к стенке кое-кого. Я знаю такие дела, что сам дьявол ахнет. Заплету веревочку, мое почтение. Пусть только начнут допрашивать. Кто убил товарища Гранского в Константинополе, а? Куда делись триста тысяч долларов курьера Ашинадзе? Кто был тот милостивый государь, который отравил старого партийца Лобановского-Ярева в кильской гавани? Я знаю все тайны господ Аренсов, Воровских, Оболенских и прочих потрошителей. Все скажу следователю, все раскрою.

— Знаете что, господин Дружеловский, успокойтесь лучше и не рассказывайте тайн, которые мне также знакомы. Хотите чаю? — произнес я, желая прекратить надрыв больного человека.

Несомненно в это время Дружеловский был близок к сумасшествию.

— Я не могу простить им нанесенной обиды, — пробормотал он и, обхватив рукой решетку, припал головой к железу.

Плечи вздрогнули. Кажется, он заплакал. Через несколько дней его вызвали в канцелярию и сообщили, что ему дана виза в СССР.

Он собрал свои вещи и, простившись со мною, покинул камеру.

Прошел месяц или больше, точно не помню, я прочел в газете дело Дружеловского и финал его бурной жизни. Высшая мера наказания.

«Могут ли они убить меня?» — пришла на память фраза расстрелянного, и я ответил его же словами: да, они все могут.

Еще раз эта фраза напомнила мне о действительном всемогуществе большевистских агентов, а именно в день моего отъезда из Гамбурга в Южную Америку.

Случайно в одном окне каюты первого класса я увидел знакомое, красное, упитанное лицо.

Бергман-Венникас.

У стюарта мне удалось разузнать о знатном пассажире следующее: германский фабрикант Рихард-Карл Миллер, родом из Ганновера, 32 лет, направляется по делам своего предприятия (с образцами трикотажных изделий) в Рио-де-Жанейро.

«Надо подпустить ему «свинью»», — решил я, прогуливаясь по нижней палубе океанского гиганта. Но вскоре я убедился, что мое намерение может стоить мне жизни.

Бергман ехал не один, а в обществе какой-то элегантной дамы, блондинки, и двух молодых брюнетов, не то испанцев, не то итальянцев. Весь путь я избегал попадаться на глаза «фабриканту» Бергману. Издали наблюдал за почтенной компанией чекистов, едущих в заокеанские страны пассажирами первого класса…

Наконец — Сан-Пауло.

«Тени прошлого» стояли около борта парохода — в белых костюмах и махали широкополыми шляпами сошедшей на берег попутчице. Гора кожаных чемоданов, баулы, шляпные картонки погружены мулатом-шассером в автомобиль.

Она кивает затянутой в лайке рукой «фабриканту» и роскошный «роллс-ройс» мчит ее в лучший отель.

Я увидел ее вблизи… Она пронеслась мимо меня — в зеркальном овале я увидел ее глубокие, обрамленные перистыми ресницами глаза. Их я узнал, узнал бы всегда, в толпе тысяч крашеных, подведенных, омоложенных женщин, нашел бы их демонический алмазный блеск…

Гибсон…

На «фазенде» моего брата началась для меня новая жизнь.

Мое прошлое погребено, но сам я не могу еще порвать с красным ужасом; боюсь их мести, ибо они все могут.