Вообще в ту дорогу много думалось. Новые люди, новая жизнь. Какая-то она будет? Все начиналось сначала, а старое, привычное как будто сгорало в страшных и однако невообразимо красивых пожарах на летящей мимо земле. Сгорало навсегда.

Но так думать не хотелось, да и несправедливо было. Оставалась память, оставались друзья. Конечно, нас теперь разделяло расстояние: Галка еще на дипломе уехала по распределению, Игорь, Витька, Светка остались в Москве, а Толик по обмену специалистами и вовсе отбыл в Австрию вместе с семьей. Конечно, приехать к нам они не смогут, потому что городок, где мы будем работать, закрытый, и без спецпропуска в него не попасть. Но я-то ведь могу бывать в Москве! И Толик с Лисой туда вернутся. Ясное дело, видеться мы будем редко. Но что это, в сущности, меняет?!

Потом мысли перетекли на предстоящее. Еще не виденный город ученых воображался по книгам и фильмам про физиков со множеством по-разному интересных и умных людей, среди которых не могут не найтись друзья. Тут мысли начинали путаться, плыть, сон легко смывал их остатки вместе с впечатлениями и переживаниями последних длинных суток в пути. И только огненные всполохи все мелькали и мелькали перед закрытыми глазами.

Громадный оборонный научно-исследовательский институт и городок при нем были совсем не такими, как представлялось. Единственно похожи были заповедные сосновые леса, в которых утопал и сам город и разбросанные вокруг него здания института. Но люди… Они не имели ничего общего с теми замечательными физиками, героями моих школьных лет, одним из которых я тогда хотела стать.

Да и встретили нас так, будто мы здесь никому не нужны. Долго мытарили с работой, чтоб куда-то приткнуть. Вместо обещанной квартиры дали по койке в общежитии. Естественно, в разных комнатах, почему некуда было привезти малыша, и он обитал у бабушки в деревне, где ему по здоровью оставаться до зимы было никак нельзя.

Чувство ненужности, обиды, разочарования. Високосный год!

Мы взбунтовались и потребовали перераспределения. Тем более, что Витька писал из Москвы о возможности устроить нас в Протвино или на «Мезон», только открывающийся в Подмосковье не то НИИ, не то завод, а может, то и другое вместе.

Витькины письма… Ах, эти Витькины письма! Они спасали нас от отчаянья.

«Очень прошу вас, ребята, держитесь, не расстраивайтесь и не вешайте носа. Если вас не сломали 6 лет в МИФИ, то я не верю, что это произойдет в полгода в вашем богоспасаемом городишке».

Возможно, благодаря этим письмам, сломались не мы, а местное начальство. Мы выстояли, получили жилье, привезли малыша и мою маму, жизнь стала улаживаться.

Но — боже мой! — как мало мне было одних писем, как не хватало встреч, разговоров, того же кафе «Дружба».

А со встречами была беда. В командировки меня не посылали, попадала я в Москву только по отпускам, то есть летом, когда никого из друзей там найти было нельзя. Без толку я обрывала гостиничный телефон. Кто-то, как и я, был в отпуске, кто-то в командировке, кого-то не могли найти на месте. Мы с малышом ходили в зоопарк, в Кремль, в Третьяковку и уезжали в Крым, так никого и не повидав.

Потом приходили письма, особенно ругательные и язвительные от Витьки:

«Пишешь, стало быть, что, мол, была, а найти не смогла? Пижонка ты, и Димка твой из-за тебя пижоном вырастет. Телефон 114-84-42 почти всегда работает (это деканат) и секретарям усегда можно сказать: мол из далека приехали, Москвы не знаем, мол, сообщить надобно. А я там почитай кажный день в ейтом деканате бываю и на стол свой заглядываю. А там стало быть записочка. Но ежели тебе энтот номер не показался, мол, цифири не те, можно и по другому –114-84-62 — звонить. Попадешь на кафедру. Ейная секретарша женщина почтенная, меня знает и завсегда передаст.

Если в следующий приезд не найдешь меня, уши оборву».

И какой нечаянной радостью пришло известие, что чуть ли не в ближайшую неделю к нам, в закрытый наш городок приезжает Игорь. Какие-то дела у него были здесь с филиалом МИФИ.

Поздняя осень уже красовалась в пышных, меховых снегах, оторочивших сосновые лапы и почти спадающих с них. Синицы стучали снаружи по оконным рамам, выискивая упрятавшихся на зиму жучков. И было ощущение счастья и совсем детское предвкушение праздника.

Я по три раза на дню звонила в гостиницы, а он все не ехал и не ехал. И лишь день на десятый, когда ветер и дождь снес и смыл снега, и город стоял мокрый, жалкий, как общипанный, в одной из гостиниц ответили, что такой числится, но телефона в номере нет, а они ходить звать никого не могут.

После работы, шлепая по раскисшему в лужи снегу, я забежала в гостиницу. Игоря не было. Позвонила домой, но и там он не появлялся. Хотя он мог и не знать нашего адреса. Еще при расставании сказал:

— Писать не буду, не обижайтесь. Лениво мне, никому не пишу.

Я быстренько набросала записку с адресом и телефоном и, уже не разбирая луж, помчалась домой. Игорь любил не только поспать, но и хорошо поесть, и надо было соответствовать.

«Все смешалось в доме Облонских», — само собой бормоталось, пока лепила и запекала в тесте рыбные котлеты, резала салат, гоняла мужа в магазин. То одного не хватало, то другого. Шипело, потрескивало, брызгалось масло на сковородках, пахли укропом, смородинным листом, лесом соленые свинушки, радостно срывал из кухни телефонный звонок, но каждый раз оказывался не тот.