Спасенная открыла глаза и серьезно посмотрела на нее. Глаза сохранили цвет кипящего меда, но, пока она вглядывалась в лицо Робин, свирепость сменилась каким-то другим чувством.

— Нги йа бонга, — прошептала девушка, и Робин потрясенно поняла, что понимает эти слова.

Она сразу перенеслась в другую страну, к другой женщине, своей матери. Хелен Баллантайн учила ее этим самым словам, повторяя их, пока Робин не выучила их назубок.

— Нги йа бонга — восхваляю тебя!

Робин попыталась ответить, но разум был измучен испытаниями не меньше, чем тело, к тому же она учила этот язык очень давно, в совершенно другой обстановке, и слова подыскивала с трудом. Запинаясь, она произнесла:

— Велапи уэна — кто ты и откуда?

Глаза африканки удивленно распахнулись.

— Как! — прошептала она — Ты говоришь на языке людей?!

На борт подняли двадцать восемь живых черных девушек. К тому времени как «Черный смех» повернул от берега и снова пустился в путь в открытое море, корпус дхоу развалился, сцепившиеся обломки досок и балок качались на волнах и терлись об обнаженный риф.

Над рифом с пронзительными криками парили морские птицы. Они хрипло ссорились над печальными останками, плавающими среди обломков кораблекрушения, резко срывались вниз, чтобы схватить кусочек полакомей, и снова взмывали, грациозно помахивая перламутровыми крыльями.

Из глубины за рифом стали появляться акулы. Они собирались в стаи и ходили кругами, доводя себя до исступления. Тут и там округлые треугольники спинных плавников рассекали зеленые воды течения. Каждые несколько секунд похожее на торпеду тело в жадном неистовстве вспарывало гладкую поверхность и с пушечным грохотом обрушивалось вниз.

Двадцать восемь из трех с лишним сотен — невелика удача, думала Робин, хромая вдоль вереницы еле живых тел. Сбитые в кровь ноги болью отзывались на каждый шаг. Она видела, что невольницы дошли до последней черты, и это приводило ее в отчаяние. Легко заметить, кто из них окончательно потерял волю к жизни. Она читала труды отца о лечении больных африканцев и знала, насколько важна для первобытных народов воля к жизни. Совершенно здоровый человек может пожелать умереть, и тогда ничто его не спасет.

В ту ночь, несмотря на неустанные заботы доктора, двадцать две девушки умерли, и их сбросили за борт с кормы «Черного смеха». К утру все остальные впали в кому, у них началась лихорадка вследствие почечной недостаточности. Из-за нехватки жидкости их почки сморщились, атрофировались и уже не могли выводить жидкие отходы из организма. Лечение могло быть только одно — заставлять больных пить.

Малышка-нгуни цеплялась за жизнь изо всех сил. Робин поняла, что она принадлежит к группе народностей нгуни, хоть и не знала точно, к какому именно племени, ибо многие из них говорили на разных диалектах зулусского языка, а произношение девушки звучало непривычно для уха Робин.

Доктор пыталась разговорить ее, чтобы не позволить потерять сознание и поддержать пылавшую в ней волю к жизни. Она питала к девушке почти материнскую привязанность и, хоть и старалась поровну распределять свое внимание между всеми оставшимися в живых, всегда возвращалась туда, где под брезентовым навесом лежала нгуни, и подносила к ее губам кружку со слабым раствором сахара.

Их словарный запас для беседы составлял всего несколько сотен слов, и, когда девушка отдыхала между причиняющими боль глотками, они разговаривали.

— Меня зовут Юба, — прошептала малышка, отвечая на вопрос Робин.

Звук этого имени перенес Робин в воспоминания детства, напомнил воркование пухлых серо-сизых голубок в ветвях диких смоковниц, росших вокруг миссии, где она родилась.

— Маленькая Голубка. Хорошее имя.

Девушка стыдливо улыбнулась и продолжила разговор тем же сухим, измученным шепотом. Многих слов Робин не могла разобрать, но слушала и кивала, с горечью понимая, что смысл постепенно исчезает, что Юба погружается в бред и разговаривает с призраками прошлого. Она начала сопротивляться попыткам Робин напоить ее, бормотала и кричала в страхе и гневе, давилась крошечными глотками жидкости.

— Ты должна отдохнуть, — резко выговаривал сестре Зуга. — Ты сидишь с ней почти два дня и ни разу не спала. Ты себя убьешь.

— Со мной все хорошо, спасибо, — отвечала Робин, но от усталости и боли ее лицо осунулось и побледнело.

— Давай я хотя бы отведу тебя в каюту.

К этому времени из всех черных девушек в живых осталась одна Юба, все остальные исчезли за бортом и стали пищей следовавших по пятам голодных акул.

— Хорошо, — согласилась Робин, и Зуга вынес Юбу из-под наспех сколоченного навеса на кормовой палубе, служившего операционной.