– Все? – заволновались собравшиеся. – Как – все? И где же выход?

– Я вам только что его показала. Мы должны напоить Сохмет. И когда она отключится и заснет, в ней пробудится Баст.

Кэльфы снова зашумели, обсуждая услышанное.

Котенок, упорно дожидавшийся, когда бабушка перестанет обращать на него внимание, решил, что настало самое время улизнуть и прокрасться в Египетский зал. Если они усмирят Сохмет, то красный цвет с ее колен исчезнет, и он снова его не увидит. Лучше уж сейчас под шумок быстренько сбегать и вернуться. Конечно, потом он все честно расскажет бабушке. Что не побоялся Сохмет. Что увидел красный. Значит – вырос! И хватит обращаться с ним как с малышом. Он не Мимишка. Он – Мимир!

Потихоньку пятясь, будто потягиваясь, помогая себе хвостом, словно играя, котенок дополз до двери и, как только хвост коснулся косяка, выпрыгнул в коридор.

Мимир выскользнул незамеченным и понесся по дворцу. Мчался, весело подскакивая, пугая молочные тени на стенах, закручиваясь на двух лапах в лужицах фонарного света, щекоча усами приветливо выпрыгивающие песчинки с ковров. Бегать вот так свободно, без присмотра, самому, прежде ему не доводилось. Не разрешалось. Кроме себя самой бабушка Шона позволяла Мимиру путешествовать по анфиладам Эрмитажа лишь с одним кэльфом – профессором Лираем. Лирай, из немногих, владел совершенной методикой пробуждения кэльфийского зрения и восстановления исторической памяти, то есть, как говорила бабушка, возвращал кэльфу кэльфово. Кроме того, он профессионально разбирался в искусстве, почти так же хорошо, как Снотра, и именно при его непосредственном и личном участии появилось множество шедевров и даже целые коллекции. Да что говорить, сам Эрмитаж стал Эрмитажем, то есть картинной галереей, исключительно благодаря Лираю.

Если верить историкам-людям, то самые первые шедевры – коллекция купца Иоганна Гоцковского в двести двадцать пять великих картин – появились у Екатерины Второй благодаря стараниям русских дипломатов. А кто надоумил дипломатов? Кто подсказал им, что в прусской казне после Семилетней войны мышь повесилась с голодухи и у Фридриха Второго, для которого купец эту коллекцию собирал, не только на картины – на гвоздь, чтоб их повесить, денег нет?

Русские войска брали Берлин три раза. Это все знают. В тот самый первый раз, при Елизавете Петровне, армия в Берлин вошла, расквартировалась. Этот самый Гоцковский, чисто олигарх при Фридрихе Великом, скупил за векселя российское зерно, чтобы русской же армии и перепродать, с немалой выгодой, конечно. А тут в России смена престола. Елизавета Петровна безвременно почила, и Пётр Третий, преданный почитатель Фридриха, приказал войска из Берлина отозвать. Армия-то ушла, а Гоцковский со своими запасами остался. Векселя подписаны, денег, чтоб рассчитаться за зерно, нет, и забирать его обратно Россия отказывается…

Чем долг покрывать? Гоцковский ужом вертелся, стараясь выкрутиться. О том, чтобы живописной коллекцией расплатиться, поначалу даже речи не было, Фридрих её уже своей считал. Тут-то эльфы и подсуетились. Альвис, заботясь о своих внуках, в России обосновавшихся, предложил рассмотреть вариант перемещения собрания Гоцковского в Петербург.

Не все шло гладко. Европейские эльфы, консерваторы и домоседы, весьма противились перетеканию сокровищ живописи в неизвестную варварскую Россию. В прессе развернулась масштабная дискуссия: отдавать или не отдавать шедевры. Опасались за сохранность, понятно. Но в любом обществе всегда находятся те, кто двигает жизнь, расширяя границы сознания и познания. Образовалось целое движение «Кэльфы, вперед!», продвигающее философскую доктрину о необходимости расширения эльфийской зоны влияния. Одни из самых уважаемых представителей эльфийской элиты – Санга и Сьёвн, родители первых российских колонистов, неустанно пропагандировали сложившуюся в далекой стране новую историческую общность – кэльфийский народ, рассказывая об их жизни, занятиях, обычаях. В конце концов, как всегда бывает у эльфов, победило благоразумие, и общее решение: «надо делиться» – устроило всех. Ну а дальше – дело техники.

Европейские эльфы, по настоятельной просьбе Лирая, морочили Гоцковского: отдай картины в счет долга, честь дороже! А кэльфы в Петербурге Екатерине мозги вправляли: бери живописью, не прогадаешь! Честно говоря, Екатерина сомневалась: российская казна после войны тоже от золота не ломилась, но Лирай крепко внушил: «понты дороже денег»! А чтоб Екатерина не передумала, целую операцию разработал, в кэльфийских Летописях она так и называется: «Обретение шедевра».

Снотра (она в дворцовых кладовых каждую щелку изучила), знала, что в одной из них пылится Рембрандт, «Давид и Ионафан». Пётр Великий из второго путешествия по Голландии привез. Тогда на аукционе собрания Яна ван Бейнингена в Амстердаме котриатор скупил сто двадцать картин. Потом еще столько же в Бельгии, да английские купцы по его заказу еще сто девятнадцать прислали.

В основном картины были на морские темы – корабли в море, корабли на рейде, корабли у пристани. Особенно радовал Петра Адам Сило. По его картинам котриатор экзаменовал молодых мореходов, настолько тщательно и подробно художник выписывал устройство кораблей. На других полотнах – бытовые сценки, их котриатор тоже обожал, ну и птицы-звери имелись. А вот Рембрандт был единственный. Вряд ли вообще Пётр на него внимание обратил, если б не эльфы.

Полотно грустное, художник писал его после безвременной кончины любимой своей Саскии, может, потому в запечатленной там сцене прощания у камня Азель, символизирующего разлуку, у царевича Ионафана лицо самого художника, а в золотоволосом Давиде легко угадывается Саския…

Рембрандта вместе с остальными живописными приобретениями разместили в Петергофском Монплезире – первой в России картинной галерее. Потом Елизавета Петровна забрала полотно к себе, знала, что это любимая картина батюшки, хотела повесить в новом Зимнем дворце – не успела.

Снотра, обнаружив шедевр, тут же доложила Лираю. Тот несколько ночей Екатерине сны показывал, как она в эту кладовую заходит, как находит чудо.

Зашла. Увидала. Обомлела.

«Знамение, – говорит, – это обо мне картина! Сколько друзей я потеряла из-за людской зависти! Сколько раз сама, как Давид, на волосок от гибели была! Все. Буду свой музей создавать, как при лучших дворах Европы».

Почему-то в России бытует легенда, что Екатерина обнаружила не Рембрандта, а Рубенса – «Снятие с креста». Откуда эта ошибка взялась? Кто выдумал? Рубенсовский шедевр много позже, при Александре Первом появился. Точно по поговорке: слышали звон, да не знают, где он.

Александр о прирастании эрмитажных коллекций весьма заботился. До войны с Наполеоном, когда императоры чуть ли не дружили и Бонапарт даже сватался к сестре российского самодержца – Екатерине Павловне, котриатор избрал себе в консультанты директора Лувра Денона. Не зря. Денон помог купить несколько первоклассных полотен, среди них – чудесный «Лютнист» Караваджо.