Шрифт:
Здесь слова народ и народное благо — звучат истинно некрасовским звуком. И этого-то брата по вере Некрасов называл в своем журнале злодеем! Этот человек, как и Некрасов, был одним из первых (по времени) народников наших. Его духовная биография свидетельствовала, что русская передовая молодежь уже начинает порывать с нигилизмом шестидесятых годов и постепенно создает себе новую революционную веру, народничество.
Этот человек в своей прокламации поднимал те самые вопросы, которыми проникнута поэзия Некрасова:
«— Почему так бедствует простой народ, которым держится вся Россия?
— Отчего не идут ему впрок его безустанный тяжелый труд, его пот и кровь?
— Почему рядом с ним в роскошных дворцах живут люди, ничего не делающие, тунеядцы — дворяне, чиновная орда и другие богатеи?»
Все это излюбленные темы Некрасова, над которыми столько рыдала его народолюбивая муза. Так что когда Некрасов воспевал Муравьева, готовящего для Каракозова петлю, он бил по своему и предавал своего. [20]
20
О Каракозове см.: А. А. Шилов. Каракозов и покушение 4 апреля 1866 г. Пг., 1919; П. Е. Щеголев. Каракозов в Алексеевском равелине, «Музеи Революции». 1923 I. — «Красный Архив», 1923, № 3.
Если верить «Русскому Архиву», в оде Некрасова были такие слова:
Мятеж прошел, крамола ляжет, В Литве и Жмуди пир взойдет; Тогда и самый враг твой скажет: Велик твой подвиг… и вздохнет, — Вздохнет, что, ставши сумасбродом, Забыв присягу, свой позор, Затеял с доблестным народом Поднять давно решенный спор. Пускай клеймят тебя позором Лукавый Запад и враги: Ты мощен Руси приговором, Ее ты славу береги. Нет, не помогут им усилья Подземных их крамольных сил. Зри: над тобой, простерши крылья, Парит Архангел Михаил!Некрасов говорит о присяге! Сын польки укоряет поляков за то, что они изменили царю! Сын польки именует польское восстание крамолой! Он, западник, высказывает презрение к лукавому Западу! Он, революционный поэт, утверждает, что небесные ангелы осеняют вешателя своими крылами!
Здесь такая измена своим убеждениям, которую, кажется, невозможно ни понять, ни простить.
Правда, у нас есть основания думать, что это не те стихи, которые читал Некрасов Муравьеву, что впоследствии кто-то заменил их другими. Но, кажется, те стихи были не лучше, а хуже этих, ибо, по сообщению тогдашних газет, те стихи кончались такими словами: «виновных не щади», «…не жалей преступников». [21] Верны ли эти сообщения, не знаем, так как их источником послужила газета Каткова, заинтересованная в сильнейшем посрамлении Некрасова, но возможно, что подобные строки действительно были. Если присмотреться к отрывочным цитатам из этих стихов, рассыпанным по разным газетам, легко уловить в них ритм и даже конструировать такое двустишие:
21
«Московские Ведомости» от 20 и 21 апр. 1856; А. И. Худяков. Опыт автобиографии. Женева, 1882, с. 167; С. Неведенский. Качков и его время. СПб., 1888, с. 494.
А всмотревшись в то стихотворение, которое приведено нами выше можно, руководствуясь рифмами, найти и остальные две строки, конечно, в очень приблизительном виде:
О, смотри: покрыв тебя крылом, Над тобой архангел Михаил.Если наша реставрация верна (мы говорим только о первом двустишии), то вышеприведенное стихотворение — подделка, так как его ритм иной. К тому же сам Некрасов говорил перед смертью, через десять лет после прочтения оды, что в ней было двенадцать стихов, а вышеприведенное стихотворение чуть не вдвое длиннее. [22] Впрочем, весьма возможно, что впоследствии он сам подменил одно стихотворение другим.
22
«Современник», 1913, № 1, с. 231.
Но каковы бы ни были стихи, они не вызвали желанного эффекта, так как все слушатели хорошо понимали скрытые мотивы этого внезапного преклонения перед вешателем.
К сожалению, Некрасов не ограничился одними стихами. Еще раньше, сидя за столом с Муравьевым и слушая, как он ругает революционные идеи и верования, распространяемые журналами, поэт поддакивал ему и повторял:
— Да, ваше сиятельство! Нужно вырвать это зло с корнем!
Мудрено ли, что революционные деятели с такой горячностью отозвались на его невероятный поступок.
«Это говорил друг Добролюбова, Чернышевского, издатель „Современника“ и лучший поэт, и говорил не сидя в крепости, не келейно с деспотом, а публично!» — возмущался каракозовец И. А. Худяков.
Но странно: поступок Некрасова кажется таким большим преступлением только тогда, когда мы рассматриваем его вне связи с тогдашней общественной жизнью, искусственно выделяя его из всей совокупности бытовых и исторических явлений. А между тем, стоит только рассказать это дело так, как оно происходило тогда, не изолируя Некрасова от его эпохи и среды, и он тотчас же окажется не то чтобы оправдан, но понят. Не найдется прокурора, который посмел бы его обвинить, потому что тогдашнее русское общество было так же виновато, как и он. Достаточно рассказать по порядку все, что происходило в те дни, когда он прочитал свою оду, и смягчение приговора обеспечено.
Вернемся на три года назад, — к 1863 году.
Польское восстание, для усмирения которого Муравьев был назначен 1 мая 1863 года полновластным диктатором Польши, вызвало в русском обществе большой прилив националистических чувств.
Развитию и укреплению этих чувств немало способствовало вмешательство европейских держав, выступивших на защиту поляков.
Неприязнь к европейским державам, утвердившаяся в тогдашних обывательских, чиновничьих и военных кругах, усилила так называемую ультрарусскую партию московско-славянофильского толка, куда входили такие люди, как митрополит Филарет, Погодин, Тютчев, Леонтьев, Катков.