— Дело в том, Герб, — вступил в разговор судья Биллингз, — что нам нужен твой имидж. Раньше он иногда даже раздражал нас — я имею в виду времена, когда твоя жена разъезжала по всей округе с наклейкой «Матери мира — за мир», приляпанной на бампер автомашины, устраивала пикетирование и тому подобное, не говоря уже о распространяемых ею экологических петициях, — ох уж мне эта экология! Но у каждой медали есть две стороны. Не можем же мы истребить сразу целое поколение молодежи; черт возьми, их нельзя даже посадить под замок! С ними приходится иметь дело, и вот в этом и заключается одно из твоих достоинств, Герб. Ты умеешь обращаться с ними. У тебя есть имидж, это имидж честного человека, и мы его ценим на вес золота. Волнения непременно начнутся, но мы должны удержать их на как можно более низком уровне. Кое-кто уже подогревает страсти. Они не прочь растревожить осиное гнездо. Мы посовещались и решили, что ты бы мог с ними справиться.

— Я хотел узнать, как они умирают, когда их опрыскивают, — повторил Герберт.

— Нет ничего проще, — с готовностью отозвался Чаннинг. — Длительных объяснений не потребуется. Оказалось, ДДТ почти мгновенно парализует их, даже если воздействует не напрямую. Они перестают двигаться, буреют и сохнут. Остается что-то бесформенное и съежившееся. Взгляните-ка на это стекло.

Он взял одно из стекол и поднес к нему лупу. Присутствующие сгрудились в кучу, чтобы рассмотреть получше. Герберт сделал то же самое.

— Похоже на таракана, сдохшего еще в прошлом году, — заметил Брэдли.

— Мы хотим, чтобы вы назначили время, — сказал Добсон, агент ФБР. — Это ваша территория — вам и карты в руки.

— Как насчет последствий применения ДДТ?

— Преувеличены… сильно преувеличены… Мы, разумеется, ни в коем случае не рекомендуем возвращаться к его применению, да и Министерство сельского хозяйства заняло твердую позицию по этому вопросу, но так уж сложилось, что мы использовали ДДТ в течение многих лет. Еще одно распыление ничего не изменит. К восходу солнца все закончится.

— Чем скорее, тем лучше, — сказал Брэдли.

В эту ночь Герберт Куки был разбужен пульсирующим гулом вертолетов. Он встал, зашел в ванную и посмотрел на часы. Шел четвертый час утра.

Стоило ему вернуться в спальню, как проснувшаяся Эбигейл спросила его:

— Что это?

— Похоже на вертолет.

— Похоже на сотню вертолетов.

— Это так кажется, потому что очень тихо.

Через несколько минут она прошептала:

— Боже мой, когда же это кончится?

Герберт закрыл глаза и попытался уснуть.

— Когда же это кончится? Герб, когда же это кончится?

— Когда-нибудь да кончится. Эбби, попробуй заснуть. Это наверняка какие-нибудь учения. Волноваться нечего.

— Рев такой, будто они висят прямо над нами.

— Спи, Эбби.

Прошло какое-то время, и вот шум вертолетов начал стихать, а потом и совсем исчез. Тишина стояла полнейшая — абсолютная тишина.

Герберт Куки лежал в постели и вслушивался в тишину.

— Герб!

— Я думал, ты спишь.

— Я думал, ты спишь.

— Не могу заснуть. Я боюсь.

— Нечего бояться.

— Я стараюсь вспомнить, сколь велика Вселенная.

— В каком смысле?

— Ты помнишь книгу сэра Джеймса Джина, астронома? Думаю, это он сказал, что Вселенная имеет протяженность в 200 миллионов световых лет от начала до конца…

Герберт вслушивался в тишину.

— Герб, а мы — большие? — горестно воскликнула Эбигейл и затеребила его за плечо. — Насколько мы — большие?

Переодевшись, он спустился вниз, чтобы порыться в кухонных шкафах, с грохотом роняя домашнюю утварь, кастрюли. Наконец он нашел то, что искал. Праздничный нож для резьбы по дереву, его лезвием он пользовался в течение многих лет. Верный ножик.

Вначале он вырезал глаз, намечая стороны треугольника острием ножа и аккуратно выдавливая мякоть из впадины. Пробуя лезвие, он скользнул двумя пальцами по тупой стороне, выложив глаз на газету, он вновь подошел к раковине. Второй глаз, нос, унылый овальный рот. Готово. Осталось только вынуть руками зернистые внутренности и поставить на их место вечно бодрствующую свечку. Веди их, священный фонарь, сквозь тьму и несчастья. Ко мне. Ко мне, дружочку.

Он высыпал несколько пакетов сладостей в большую салатницу, трогая конфеты руками: карамельки, леденцы, маленькие шоколадки для детей.

Он попробовал несколько штук, чтобы почувствовать их вкус. Еще чуть-чуть. Не слишком много — ведь некоторые сослуживцы уже называют его Толстячком за спиной. И он испортит себе праздничный ужин, который так усердно готовил, стараясь успеть до наступления темноты. Завтра он сядет на диету и будет есть только самую простую пищу.

Когда стало темно, он вынес тыкву на крыльцо и поставил ее на узенький, но очень высокий стол, который он накрыл уже давно неиспользуемой простыней. Он оглядел соседские дома. У дверей и в картинных окнах всей улицы горели новые лица. Праздничные гости пришли, чтобы остаться на ночь, даже не надеясь прожить до следующего дня. День Поминовения умерших. Так сказал отец Мицкевич в ранней утренней мессе, на которую ему удалось зайти до работы.