«Если ты будешь в это верить, ты сгоришь».

Карлу нестерпимо хотелось спуститься вниз и уничтожить их всех, заставить страдать, как страдала сейчас Уна. Но в комнате их было слишком много, к тому же кто-то остался на улице, и Карл не знал, сколько их там.

— Мы знаем, что ты здесь, вор и убийца Иди сюда, и мы отпустим твою подружку. Выходи, пока мы не сделали с ней что-нибудь посерьезнее.

Карл с трудом удержался, чтобы не ответить им, контролировать свой гнев было трудно, никогда ранее он не чувствовал такой сильной ярости. Крест коснулся живота и ног девушки. Двое мужчин схватили Уну за лодыжки, раздвинули ноги и бесцеремонно засунули серебряный крест ей между ног. Черноволосый мужчина, видимо главарь, схватил крест обеими руками и принялся его поворачивать, словно взбивал масло. В теле Уны оказалось, наверное, шесть дюймов проклятого металла, который жег и рвал все на своем пути, уничтожая все, с чем соприкасался.

Уна перестала кричать, ее вырвало кровью.

Карл почувствовал запах керосина, вероятно, они собирались поджечь и Уну, и кровать, и сам дом. Единственный способ положить конец ее мучениям находился у него за спиной.

Он быстро подошел к окну и, стараясь как можно меньше шуметь, вырвал прутья решетки. Они все равно его услышали.

— Чердак! — крикнул один из них.

Можно было подумать, что до сих пор им не приходило в голову, что он может скрываться там.

У Карла фон Рейнмана не было времени, чтобы подумать над словами своего ученика. Если он хочет спастись, если есть способ спасти Уну, ему придется принять на веру все то, что говорил ему Октавиан. Он на мгновение закрыл глаза и сосредоточился на словах Питера Сделав четыре шага, Карл разбежался и выбросился в окно. Звон разбитого стекла и грохот отвалившихся ставен рассказал его врагам, что он сделал… Такого поступка они от него никак не ожидали.

Карл упал на землю, усыпанную осколками, отчаянно стараясь не растерять своей новой веры. Он жалел, что не может пройти превращения, но знал, что это потребует напряжения и, следовательно, отвлечет от происходящего, а значит, будет для него губительно. Если хотя бы на короткое мгновение он позволит себе испугаться, если потеряет ориентацию на долю секунды, к нему может вернуться заблуждение, которое жило в нем на протяжении многих веков, уверенность в том, что христианский миф говорит правду. И тогда он сгорит.

Поднимаясь на ноги, он улыбался, и если бы мог позволить себе попусту травить силы, то расхохотался бы. Октавиан, его сын, оказался прав.

Карл увидел, как трое мужчин, стоявших во дворе, впереди которых шагал человек с топором в руках, двинулись на него. На них не было ритуальных одежд, но он сразу понял, кто они, — так мышь всегда узнает кошку, не важно, какой она породы. Это представители Ватикана Священники!

Наверное, не следовало удивляться. Он только не ожидал, что возмездие наступит так рано.

Карл принюхался к воздуху: еще двое вышли из задней двери и прятались за домом, один сидел на крыше. На крыше! Неужели они думают, что он, как Санта-Клаус, сможет подняться по трубе? Нет, они совершенно точно знают, кто он такой, и явились, чтобы его уничтожить. Страдания Уны ничто по сравнению с тем, что они, вероятно, приготовили для него.

Священники уже почти подошли к нему, и он приготовился к сражению: губы сжаты, чтобы не растерять темноту, заключенную внутри его. Он не сгорел, но солнце причиняло ему страдания. Оно жгло спину, вонзая в тело острые иглы боли, и эта боль медленно поднималась к голове.

Человек, сидевший на крыше, спрыгнул, оказался у него за спиной, в руках он держал нечто вроде сети. Другой человек бросился к нему, сжимая в руке серебряный кинжал. Фон Рейнман почувствовал, как уязвимо его сердце, когда-то, много веков назад, когда он еще был человеком, он так же боялся за свои глаза и свое мужское достоинство. Он двигался быстрее, чем они: одним уверенным движением отбросил сеть и оттолкнул нападавшего, одновременно он швырнул на землю человека, державшего кинжал, хотя тот находился в нескольких ярдах. Мужчина с сетью еще только начал подниматься, но фон Рейнман уже с силой ударил его по голове. Череп треснул, и с едва слышным хлюпающим звуком фон Рейнман вытащил ногу.

Его тут же окатила волна запаха, и он вспомнил вчерашний пир и бедняжку Уну. Он ощущал аромат их крови; слышал, как бьются их сердца. И этот запах, и этот звук звали его, требовали утолить жажду, насытить желание и голод.

Подняв голову, Карл увидел, что в нескольких ярдах от него замерли два священника, один из них держал в руках топор. Их товарищ, тот, что держал в руке серебряный кинжал, поднялся с земли и собрался атаковать его сзади. Карла охватила ярость: болван пытался застать его врасплох. В последний момент он развернулся и издал хриплый рык. Только ненависть в прищуренных глазах говорила о его гневе и боли. Эта священники и монахи, жалкие, словно слишком уверенные в себе дети, сами по себе не имели никакого значения. Но они представляли для него опасность. Очень тихо, едва слышно Карл принялся повторять:

— Ты не веришь, не веришь.

И у него получилось. Почта незаметным движением он чуть сдвинулся в сторону, схватил руку с кинжалом и выдернул ее из сустава. Человек дико завопил, а из свежей раны фонтаном брызнула кровь. Карл притянул его к себе и вонзил серебряный кинжал в живот с такой силой, что острие вышло с другой стороны, а рука Карла погрузилась в его живот. Ногтями другой руки он вцепился в лицо врага и сорвал с него кожу, обнажив кости и мышцы.

Фон Рейнман легко поднял тело в воздух и бросил его в двоих священников, что по-прежнему неподвижно стояли в стороне.