***

Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках, тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один лишь шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?

На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться с тем, что если бы не чудесная, предопределенная свыше, встреча его с Банщиковым, не удивительная настойчивость и убежденность сестры, то во многом, слишком во многом, к сожалению, он поступал бы иначе, чем делает это сейчас.

Не пошли ему Господь поддержку свою в тяжкую годину в лице Михаила и его друзей, он, скорее всего, действительно привел бы и себя, свою семью и всю Россию к тому ужасному 17-му году, о котором Банщиков поведал им с сестрой в леденящих душу подробностях.

Сказать, что он сразу, с первой их встречи, поверил в слова внезапно свалившегося, как снег на его цареву голову, корабельного доктора с "Варяга", значит сильно погрешить против истины. Слава Богу, что первое удивление и интерес, подкрепленный затем объясненными или прямо предсказанными Банщиковым фактами, подтолкнули Николая удержать его подле себя. Но только памятный взрыв бешенства у Михаила, заставивший его рассказать ВСЕ, перевернул в голове царя не только его устоявшееся мировосприятие, но и понимание собственной роли в системе координат "Бог - Государь - Народ", как и бесценности тех людей, что искренне готовы служить России и ему, не просчитав сперва собственного с того навара.

И именно в таком порядке. Сначала - служить России. И лишь затем - Императору, самодержцу, помазаннику Божьему! Когда Николай осознал, что он для Михаила - обычный человек, хоть волею судеб и самый главный начальник, ему стоило большого труда не дать внешне проявиться весьма неприятному удивлению от такого алогизма.

В собственном его сознании место Государя находилось не во главе народа, а где-то там, много выше, - между народом и Богом. В этом он был убежден с молодых ногтей. И все эти десять лет на троне, чем дольше он царствовал, тем самоувереннее чувствовал себя все ближе и ближе к Небу.

К началу войны он был уже совсем не тем робким молодым человеком, который после кончины отца явно страшился престола, ища поддержки у друзей, родни и невесты, по-человечески еще мало знакомой ему девушки. Ведь влечение страсти и пылкая влюбленность туманят разум идеалом, но никак не заменяют прожитых вместе лет, пройденных дорог и выстраданных бед...

Чем выше возносишься, тем больнее падать. Когда "хозяин земли Русской" внезапно осознал, какая мрачная бездна разверзлась впереди, во многом благодаря его собственной гордыне, Николая обуял ужас куда больший, чем тогда, в Ливадии у гроба почившего Государя-отца.

Проводя в поисках выхода ночи в молитвах и смятенных думах, самодержец то цеплялся за мысль о новой деспотии, то готовился искупить свои ошибки отречением и монашеством. Но, в итоге, свыкся, наконец, с неизбежностью упорной и кропотливой работы на пути, предложенном ему Вадиком и его друзьями. Тугодумом Николай не был. А если отринуть мистику, то разум так же был за то, что предложенный иновремянами путь выживания и России, и его семьи, был вполне реализуем. Теоретически.

Их логика, их знания беспощадно убеждали, что трехвековой догмат о незыблемости самодержавных порядков, рассыпается как карточный домик из-за невозможности промышленного подъема державы при малограмотном народе. Без роста образованного городского люда, двигать вперед страну немыслимо, а правление грамотными людьми по лекалам средневековья, - путь революций и бунтов. Из эволюционного тупика выход один: власть, по форме и методам соответствующая состоянию общества.

С огромным трудом примирившись с необходимостью "революции сверху", Николай вполне осознавал, какое бешеное сопротивление ему предстоит преодолеть со стороны российских элит: Двора, дворянства служилого и поместного, собственного семейства. И в первую очередь, со стороны многочисленных дядюшек.

Отдельная песня - Сенат. А еще Победоносцев, Синод и прочие церковные иерархи. С кем-то он предполагал управиться быстро, но кто-то вполне может встать и на путь составления заговоров с покушением на цареубийство. И не в 18-м году, а гораздо раньше. Но серьезное преимущество - фора первого хода - было у него.

***

Дик внезапно вырвался из снежной пелены откуда-то сбоку. Он мчался на Николая неотвратимо как торпеда, от которой кораблю уже не увернуться, и всем на мостике остается только отрешенно следить за тем, как ее стремительный, пенный след приближается к борту.

"Все. Быть мне сейчас в сугробе. Подловил-таки, хитрый волчище, - пронеслось в голове Николая, - Ух, а ты откуда, шельма!" Каська темной молнией взвилась из-за ближайшего белого бархана, сшибла на лету Дика, уводя в сторону от хозяина. И тут же псы с притворным рычанием и клацаньем, играя, укатились куда-то в снежную пыль...

"Да... А вот японскую мину от "Николая" в Токийском заливе никто не отвел... Сколько жизней потеряно! И это в самый последний день войны. Какое горе! И какое же счастье, что все это кровавое безумие на Дальнем Востоке наконец-то закончилось. Но сколь многозначительным стало это грозное предупреждение о том, что прав Руднев был в выводах своей записки: в будущем роль подводных миноносцев возрастет не просто многократно, но и приведет к революции во всем военно-морском деле...

Только бы наши на обратном пути во Владивосток никого не растеряли. Алексеев доложил, что там у них сейчас штормит преизрядно.