…Вот с того дня стала Лена присматриваться к жизни родителей, пристальней вглядываться в их лица, внимательнее вслушиваться в их слова. Все наблюдаемое теперь приобретало другой, более глубокий смысл.

Она теперь пыталась понять отца. Он был так слепо, так безумно, так безоговорочно смел, что Лена и гордилась им, и смертельно боялась его. И за него — тоже боялась…

Однажды, когда они всем семейством возвращались поздно вечером из гостей, в темном переулке их окружила группа молодых парней. Самый рослый из них, подойдя вразвалочку, скомандовал отцу: "Эй, мужик, давай, тряси карманы. Сам тряси, да поживее. А то мы и тебя, и баб твоих так потрясем, что"…

Больше парень ничего не успел добавить — отброшенный жутким ударом отцовского кулака, он, врезавшись в забор, молча и покорно сполз по шершавым доскам на землю.

А отец будто с ума сошел от ярости. Вот, столкнувшись лбами, с костяным треском, тихо осели на землю сразу два парня. Вот, получив невообразимый по силе пинок, улетел в темноту еще один…

Мелькая разъяренным зверем между опешивших, перетрусивших до онемения незадачливых хулиганов-налетчиков, отец рычал: "Мразь! Дерьмо!.. Меня — "потрясти"!.. Я вам покажу — "баб трясти", подсвинки дешевые!.."

Мать, порядком перепуганная за отца — ведь поубивает гаденышей, это же верная тюрьма! — повисла у него на плече: "Коленька, перестань, пожалуйста, перестань, успокойся! Ну это ведь мальчишки, дураки, хватит с них! Убьешь их — в тюрьму сядешь, у тебя свой ребенок, зачем тебе это? Успокойся!"

Отец, откидывая мать в сторону, как пушинку, кричал и матерился еще долго, пока, наконец, общими усилиями кое-как удалось его утихомирить. Лена все это время стояла, прижавшись спиной к старому занозистому забору и со странным смешанным чувством страха, гордости и тревоги за отца наблюдала за происходящим. Налетчиков ей было не жалко. В их районе часто совершались ограбления, убийства, изнасилования, и подонков, готовых убивать, унижать и калечить людей, она давно научилась ненавидеть…

После этого случая вся окрестная шпана зауважала отца. И если какой-то совсем зеленый пацан, пытаясь набить себе цену, начинал грубо заигрывать с Леной, а то и сквернословить, расчитывая привлечь к себе ее внимание, обязательно находился некто, татуированный и косматый, который подходил и внушительно говорил зарвавшемуся "ухажеру":

— Ты, фраер, девочку эту не трогай, понял? Это — дочь Бешеного…

"Бешеным" отца прозвала местная шпана после того неудавшегося ограбления, и кличка эта была более чем уважительна. Тень этого шпанского уважения ложилась и на нее, дочь Бешеного…

Странно: именно с этого возраста у Лены совсем пропало желание иметь друзей. Еще совсем недавно с приятелями-мальчишками она гоняла футбольный мяч, играла в лапту, зоску, пятнашки, бегала по утрам на рыбалку, за грибами, и вдруг — словно что-то оборвалось в ее душе. Ей скучно стало со сверстниками, совсем другие мысли и чувства ее одолевали, и каким-то смутным, подспудным чутьем она понимала, что делиться с кем бы то ни было своими переживаниями — напрасный труд, ее просто не поймут, а может быть, и высмеют. Насмешки же она переносила очень болезненно — этим она и удалась в отца.

…Да, а та история, которую она не досказала Ворону — у постели отца с топором, закончилась трагически. Трагически для Лены. Потому что больная совестливость, которую, видно, от роду с избытком была она одарена своими родителями, все же доконала ее. Она перестала спать ночами, мучилась страшной, тяжкой мыслью: как могла?!.. И чем же тогда она сама лучше самого черного, самого грязного злодея?!..

Ей стыдно и страшно было смотреть родителям в глаза. Стало казаться, что, стоит только присмотреться к ней повнимательней, они поймут, кто она такая, кого они вырастили. От этого страха и родилось, сперва робкое, а затем все более крепнущее и притягательное желание — уйти. Умереть. Исчезнуть из жизни. И тогда все искупится само собой.

Сначала думать о смерти было страшно. Потом эта мысль становилась все будничнее, привычнее, а после — уже и желаннее всех остальных намерений.

Она перебрала в уме все известные ей способы самоубийства — повеситься?.. броситься под машину?.. отравиться?…

Почему именно она остановилась на мысли о самосожжении? Незадолго перед этим в каком-то журнале ей попалась на глаза мастерски снятая фотография — самосожжение буддийского монаха. Ее поразило тогда, что горящий живым костром человек сидел, спокойно поджав под себя ноги, а вокруг стояла любопытствующая толпа нарядных праздных людей. Ни горя, ни страха, ни ужаса, ни элементарного человеческого сочувствия не было видно на гладких, розовых лицах, одно только голое и глупое любопытство…

И Лене пришло вдруг в голову, что такая смерть для нее — самая подходящая. Только не на показ кому-то, а в отместку самой себе — за то, что чуть было убийцей собственного отца не стала, за то, что позволила себе судить, казнить и миловать взрослого человека, хотя сама-то — далеко не идеал.

Мысль запала в ее сознание… Она уже не могла спокойно, как прежде, отсиживать в школе положенные часы. Что-то бесконечно тревожило ее, тяжело ворочалось в ее душе. Хотелось к кому-нибудь обратиться за помощью, советом, но — к кому?