Шрифт:
Наконец успокоившись, Кудрин доброжелательно и располагающе посмотрел Лене в глаза:
— Если можете, расскажите мне, пожалуйста, о себе… поподробнее, — тихо попросил он. — Хотя бы то, что сочтете возможным.
Нет, ей не трудно и совсем не страшно было рассказывать о самом больном и сокровенном этим двум людям. Сергей ей больше, чем просто друг, Алексея Ивановича она как-то сразу восприняла как человека близкого по духу и верного…
— Алексей Иванович, вы куда же запропастились! — ворвался в кабинет дежурный, встречавший участников семинара у входа. — Пора торжественную часть открывать!
— Вот что, Борис, — спокойно и размеренно произнес Кудрин, — скажи, что я приду позже. У меня тут важное дело. Очень важное!
…Долгий получился у них разговор. После торжественной части был объявлен перерыв. За дверями кабинета шумели люди. Потом все снова ушли в актовый зал, а Кудрин и Кошкин слушали Лену…
Наконец, она умолкла. Алексей Иванович тяжело поднялся с кресла, прошелся несколько раз по кабинету. Лена с некоторым испугом следила за ним: поверил ли?… А если и поверил, так что же он может реально изменить в ее жизни?…
— Ну, вот что, девочка, — наконец остановился он перед ней. — Ты уж позволь мне называть тебя на "ты", я тебе не только в отцы, в дедушки гожусь! Посиди-ка с Сергеем здесь, хорошо? А я пока пойду, буду дозваниваться в облздрав. Это же черт знает, что такое!
Лена сидела, не поднимая глаз. Она уже начала раскаиваться в своей, как ей теперь казалось, излишней откровенности. Кошкин тоже молчал, о чем-то задумавшись, и это его молчание начинало угнетать. Но вот дверь распахнулась, и в кабинет вошел возбужденный Алексей Иванович.
— Ну, друзья, поговорил я с Рождественским, хорошо поговорил! — выразительно потряс он кулаком. — Значит, девочка, так. После семинара, вечером, он соберет консилиум, на котором и сам будет присутствовать, и они с тобой разберутся. Заметив испуганный взгляд Лены, Кудрин весомо добавил: "А чтобы разобрались как следует, и мы с Сергеем там будем. Ну, согласна?"
— Конечно! — радостно выдохнула она.
— А теперь пойдем на семинар. Ты у нас на поэтическом, это на первом этаже. Пойдем вместе, я же там в руководителях числюсь.
На семинаре вовсю уже шли жаркие дебаты.
— Я признаю поэзию индустриальную! — восклицал молодой парень в потертых джинсах, в картинно порванном свитере и с массивной золотой цепочкой на жилистой шее. — Я признаю поэзию асфальтовых площадей, дымящих труб, гудящих машин, ревущих самолетов! А все эти ваши цветочки-лепесточки в наш атомный век смешны и бесполезны!
— Слава, да ты чушь городишь! — возразил, вскочив с места, не менее молодой поэт. — Как могут устареть Пушкин, Есенин, Фет, Некрасов? А ведь они, между прочим, лирики и только лирики! Без всяких "индустриальных пейзажей"!
— Товарищи, товарищи! — пытаясь перекричать зашумевших семинаристов, стукнул по столу один из руководителей семинара, член СП Самохвалов. — Ну, что вы галдите, как на базаре! Давайте по порядку! Вот вы, девушка, представьтесь, пожалуйста. А то у нас тут все перезнакомились, одна вы вроде бы инкогнито.
Молодые поэты тут же притихли и с любопытством воззрились на новенькую.
Она встала. Посмотрела по сторонам, вглядываясь в каждое лицо… Пауза несколько затягивалась.
— Можно, я начну со стихов? — тихо спросила Лена. — А уже потом — все остальное.
— Почему бы и нет, — улыбнулся ведущий. И Лена почувствовала, что именно здесь, сейчас, сию минуту решается вся ее дальнейшая судьба, а вовсе не в кабинете заведующего облздравом, куда звонил Кудрин. Надо только взять себя в руки, не сбиться…
Пусть жизнь моя порой совсем увечна, пусть все идет порою вкривь и вкось, я буду вечно! — слышишь? — буду вечно, пока еще скрипит земная ось! Я — человек, я чувствую движенье великих мыслей, сказочных времен, и я живу в высоком окруженье покрытых кровью яростной знамен. Знамена знаний, солнца, духа, бунта, они — оплот мой, верный мой причал. Живу… А ты спокоен, так, как будто ты этого во мне не замечал…Молодые поэты и руководители семинара сидели, вслушиваясь в эти, может быть, не слишком умелые, но искренние, от души идущие строки и лишь изредка недоуменно или радостно переглядывались. А Лена читала, читала, читала…
Быть женщиной, быть просто бабой — крест мой!.. Пою. Давлюсь слезами. Хохочу. О, как хочу пожить спокойно, пресно, как серой быть, обычной быть хочу! "Быть женщиной"… Какие прегрешенья стоят за мной? За что себя гублю?