Шрифт:
…Было уже два часа ночи. Ворон безмолвно сидел, не прерывая ее нескончаемого монолога. И, только случайно бросив взгляд на табло электронных часов на соседнем столике, Лена удивилась: сколько же времени пролетело. Смутившись, споткнулась на полуслове и вскочила с места.
— Извините, — пробормотала она, — я даже не заметила, как время прошло…
— А чего ты засуетилась? — усмехнулся Ворон. — Ничего страшного, все нормально. Мы хорошо с тобой поговорили.
И неожиданно попросил: — Лена, почитай мне свои стихи, пожалуйста.
— Вы, правда… хотите, чтобы я почитала?
— Конечно!
Она долго собиралась с мыслями, перебирая в памяти стихотворные строки, наконец, решилась:
Я не знаю, как это стало, чтобы чувства и мысли — штыком. Просто — боль в душе вырастала, превращаясь в колючий ком. Просто — много на сердце было мною выстраданных ночей. Просто — я еще не забыла чьих-то жалостливых речей. Просто… Только не знаю: просто ли? Неизвестно самой: хорошо ль? — Людям душу выстлала простынью, кто-то выспался, и ушёл…Ворон внимательно, словно вообще впервые в жизни ее увидел, всматривался в лицо Лены. А она, осмелев, принялась читать и другое:
Ресторан… Хрустальные люстры… Певец… Эстрадный оркестр… Красноречивые взгляды… Чувственность… Табличка у входа: "Нет мест"… Запах духов. Дымок сигаретный. Кокетливые улыбки — россыпью… Продается любовь, и это пользуется огромнейшим спросом. Что сказать о чести и святости, о девическом целомудрии? Это — товар: в бумажник спрятали, нарумянили и напудрили. Девчонки — товар! Трепещут ресницы. Страстность и нега в нелепом танце. И нет ее. Божьей десницы, что покарала бы святотатцев.В темном ночном окне отражался зеленоватый свет настольной лампы. На душе было покойно, грустно и светло. И Лена читала, читала, читала…
Снова дождик город полощет, Гнется саженец — красный прут. Превратилась центральная площадь То ли в озеро, то ли в пруд. Всюду лужи, ручьи, потоки, клумбы — дождиком иссекло! По изгибу радуги тонкой я вышагиваю босиком. Ах, как мир в этот час мне нравится! Стук дождин — как топот коней. И пьянящее чувство равенства с синим миром идет ко мне!Ворон слушал так, что его присутствие вообще не чувствовалось. И Лена все больше и больше раскрепощалась, будто была наедине с собой, когда не страшно, что кто-то подслушает, высмеет твое сокровенное…
В ординаторскую, деликатно постучавшись, вошла дежурная сестра. Уже был шестой час утра. Могозначительно подняв брови и покосивших на сидящих друг против друга Ворона и Лену, она поджала губы, будто ее чем-то сильно обидели, и с укоризной проинформировала:
— А у Ветровой припадок, уже третий за ночь. Пожалуйста, посмотрите ее… Между прочим, больной-то, Иван Александрович, давно спать пора. Утро уже!
— А? Да, да! — смущенно встрепенулся Ворон. И — Лене:
— Ох, заговорились же мы с тобой сегодня! Попадет мне… Ну, да не в этом суть… Иди-ка, моя хорошая, отдохни. Спасибо тебе за общение, за стихи — особенно. Мы с тобой еще обо всем поговорим.
Лена, сразу сникшая от неожиданного вторжения медсестры, встала, кивнула головой и, испытывая раздражающее смущение от того, что кто-то непрошенный ворвался в ее приоткрывшийся было хрупкий мир душевной гармонии, неожиданно грубо бросила:
— Может, и поговорим… если у меня желание появится!
Снова она была Ежиком, как когда-то в детстве звали ее дедушка и бабушка, — колючая, упрямая, хотя бы и во вред себе…
Дергая ручку захлопнутой на замок двери, она вдруг увидела себя как бы со стороны: лохматая, взъерошенная, в старом рваном халате, перед запертой дверью, которая открывается только специальным ключом… Здесь, в психушке, все двери такие, на защелках-захлопках, чтобы больные ненароком не разбежались. И все санитарки, сестры и врачи ходят с огромными железными ключами, изогнутыми буквой Г, издали похожими на какие-нибудь наганы, точно карательный отряд в белых маскхалатах…
Медсестра открыла дверь и выпустила ее в отделение, прямо под перекрестный огонь вопросительных, с подлинкой, взглядов любопытных санитарок. Они, казалось, всю ночь просидели, глаз не смыкая, очень им интересно было, зачем Иван Александрович Ершову увел, что они там, наедине, всю ночь в ординаторской делали.
— Ленк, он тебе хоть титьки-то помял? — глумливо осклабившись, спросила одна, предчувствуя хорошую потеху.
— Не, че он ей будет титьки мять, он, че, пацан, че ли? — тут же откликнулась другая. — Он ее просто всю ночь трахал без передыха! Ха-ха-ха!