Крепко прижимая к себе, до боли, до треска хрупких костей. До сладких всхлипов, до полного подчинения умопомрачительного, горячего тела. Притянула за шею, тяжело вздыхая, так, что можно было заглянуть в целую бездну ее глаз и тянутся губами к губам. Мягким и нежным губам, податливым, которые так хочется целовать, ни капли не сдерживаясь, жадно и властно прихватывая своими. Покусывать. И снова растерянно вглядывалась в мои затуманенные глаза, затянутые похотью снизу вверх, дразнящим взглядом залитым страстью. И не отводила его ни на секунду, не на мгновение, даже когда мои руки, словно опомнившись оттолкнули, словно боясь сорваться, потерять контроль над ситуацией. Как же мне безумно хотелось, не в силах больше терпеть сжимать ее бедра, проникнуть в нее, сильнее ускоряется, задавать бешеный темп, доводя ее до сдавленных криков сквозь зубы, до умоляющего хныканья… Но нельзя, вашу мать, нельзя…

Как мучительно долго тянулись следующие сутки, а прикрывая веки я вновь видел ее лицо, влажные, ласковые губы, которые она снова немного прикусывала от захватывающей страсти, от нахлынувших эмоций. Ее жаркий и сводящий с ума взгляд, рвущееся на хрипы судорожное дыхание. Мои ладони шарившие по стройному телу. Сжимающие, стискивающие небольшую грудь. Губы, водившие по тонкой шее, прикусывающие стянутые в горошины соски до еле сдерживаемого и чуть слышного протяжного стона. Это были самые долгие сутки в моей жизни, пока я не получил до невозможной отчетливости желаемого тела. Без слов, они были не нужны, все и так стало ясно, как только я увидел ее горящие пламенем глаза.

А ведь раньше она была для меня одним сплошным недоразумением. Шумная, мерзкая, постоянно мельтешащая перед глазами. Дурацкая мальчишечья прическа с выбритыми висками, не складная. Не такая. Эта неугомонная девица словно вынырнула из какого-то другого мира. Из того мира, который не мог явиться здравомыслящему человеку, ну разве что под каким-то забористым алкоголем или еще чем покрепче. Вот только этого почему-то никто, кроме меня, не замечал. Таких не должно быть в Бесстрашии. Не бывает в этом мире. Не бывает в моем мире, я только морщился и щурился при виде Линн, словно ее веселая и очень пакостная улыбка ослепляла.

Она действовала на нервы. Она была вся словно один сплошной натянутый до предела нерв. Мой нерв. Так нелепо выглядевшая девица с десятком сережек в ушах, криво, подстриженными волосами, и облезшим черным лаком на коротких ногтях. Она постоянно смеялась. Громко и заливисто. Иногда, просто до омерзения. А потом все резко перевернулось, когда она, не дав мне опомниться, смешно зажмурилась и прижалась губами к моему приоткрывшемуся от изумления рту. Тогда-то и рухнули все преграды, сорвались затянутые до предела болты…

Целые, еле протянувшиеся сутки, 24 часа, 1440 минут, и черт знает, сколько секунд… И все замелькало в безумном круговороте ощущений. Наши пальцы судорожно путались в одежде, молниях и пуговицах, губы беспорядочно касались горячей кожи, тела тесно сплетались в неудержимом единстве. Я уже ничего не соображал, больше не видя никаких мелькающих событий, лишь вглядываясь в ее неповторимые ореховые глаза, поглаживая теплую кожу, ероша темные волосы за маленькими ушками, отбрасывая небрежно стянутую одежду куда-то на пол рядом с кроватью и позволяя себе делать с ней все, о чем только мечтал все эти еб*нные сутки. Все то, что так выразительно рисовало воображение. Все то, чего мне так хотелось, когда я ее видел… пальцами, губами, языком на ее податливом, выгибающемся навстречу теле. И ей, как и мне, это умопомрачительно нравилось.

Она казалась слабой и хрупкой, покрывая кожу невесомыми поцелуями, послушно прогибаясь, отдаваясь на мою волю, и едва слышно смеясь над собственной же неопытностью и неуклюжими попытками справиться с нахлынувшем желанием. Если она и не умела раньше, то училась быстро, уже через минуту прижимаясь всем телом, впиваясь пальцами в мои плечи и все еще осторожно целуя. А потом вдруг снова отстранялась и пытливо заглядывала в глаза, и опять тихонько смеялась. И даже этот смех больше не раздражал, а заставлял мои губы растягиваться в ответной улыбке и жадно вглядываться, полностью впитывая ее с ума сводящий взгляд. И почему же я так медлил? Почему раньше не разглядел ее? Почему убежал и не решился просто ответить на ее ласку? Просто замереть на мгновение, позволяя ей податься вперед, одним только взглядом убедившую в том, что она хочет, что я ей нужен.

Она тихо стонала, выгибаясь и не сводя с меня блестящих глаз ни на минуту, а я сжимал ее тело в своих руках и смотрел на нее, не отрываясь. И ничто не смогло испортить это долгожданное мгновение, даже так не вовремя пришедшая Шона угрожающая меня пристрелить, если сейчас же не отпущу ее сестру… Вот же ж черт подери, бл*дь, ситуация…

Насытившись всеми позами, которые я только мог себе тогда вообразить и о которых, казалось, даже не догадывался, я сам не понял, как вдруг она стала для меня самой важной в мире. И мне захотелось с ней чем-то делиться, в чем-то признаваться. С каждым днем это становилось все проще и проще. Она устраивалась в моих объятьях, прижимаясь спиной к груди, водя пальцами по моему колену. Кто, если не она, самая важная для меня в моей жизни?

Я прижимаю ее к себе, на сколько позволяют силы. Как же мне надо тебя видеть! Ощущать, чувствовать твое тепло! Ты все для меня… Она скользит тревожным взглядом, словно ища ответы на волнующие ее вопросы широко раскрыв свои нереальные глаза и сжимает тонкие пальчики в кулачок.

 — Как же я люблю тебя!!! — шепчет Линн, теснее вжимаясь под мою руку. Знаю девочка, все знаю. Я жить без тебя не могу!

«В луже собственной крови, за минуту до надвигающейся смерти, я наконец понял смысл своей жизни. Это она…»