— Крис, если только будут какие-нибудь известия...

— Ханна, ты же знаешь! Конечно, я первым делом тебе сообщу!

Дверь хлопает, а меня вдавливает в стену, я как сидела, так и осталась сидеть в ступоре на полу. Значит, все серьезнее, чем я думала. Джош не просто пропал, он попал в заваруху и не вернулся. Такое часто бывает, каждый день кто-то из нас теряет своих близких, и пора бы уже привыкнуть, но я не могу. Мне все еще больно. Слезы текут и текут, у меня уже совсем промокла футболка на груди, когда мама заходит и садится на пол, рядом со мной.

— Все слышала? — у меня остались силы только кивнуть.

— Эван, Ник, Матт знают?

— Крис обещал с ними поговорить... — мама откидывает голову и закрывает глаза. Я знаю, как ей хочется поплакать, ее душа рвется, но держится, как настоящая бесстрашная, и не будет плакать.

— Может, он найдется еще, а, мам?

— Может быть... Все может быть.

— Ты поплачь, мам, тебе полегче будет. Ты совсем не плачешь, так нельзя. Когда папа...

— Салли, не надо, я прошу, пожалуйста. Если я начну плакать, этот фонтан уже никто не остановит. Я прошу, ты тоже не плачь. Надо держаться.

Может быть, Бесстрашие было создано железными людьми. Без сердца, без души, без эмоций. Ну как держаться, скажите на милость, когда в груди так и печет, так и рвется все. Черт! Я порывисто вскакиваю и убегаю на крышу. Туда, где мое любимое место. Это какая-то ошибка в конструкции, последний этаж, под ним комнаты, а верх что-то типа мансарды или балкона, не знаю, как они там называются. Больше всего напоминает грот, со всех сторон огорожено стенами, а сверху ничего нет. И перила, довольно высокие. И попасть сюда можно только, если спуститься сначала в пропасть, перейти через проход и подняться с другой стороны. Вообще-то, есть дверь, которая ведет прямо из коридора на последнем этаже, но она давно заколочена, и на нее никто не обращает внимания.

Тут я могу побыть одна. Ну, то есть совсем одна. Здесь меня никто не найдет и можно дать волю эмоциям, рвущим душу слезам. Крис и Джош — они самые любимые. С остальными братьями мы больше соревнуемся всегда, это они придумали мне прозвище «червяк», из-за того, что когда я была совсем маленькая, больше напоминала тростиночку из-за худобы, и ползала не на карачках, а на животе. Джош, когда приходил забирать меня из детской комнаты, всегда приносил яблоко. Где он их брал, я не знаю, но с тех пор яблоки для меня — самое любимое лакомство, а их аромат прочно ассоциируется с любовью и защищенностью. Про Криса я молчу, он самый лучший на свете брат. Мама говорит, что это из-за разницы в возрасте, когда я родилась, Крису было двенадцать, а Джошу десять. Для них девочка была в новинку, как и для всей нашей семьи, где вот уже несколько поколений рождались одни мальчики. Матт, Николас и Эван, которым на момент моего рождения было соответственно два, три и пять, мало что понимали и восприняли меня, как что-то, само собой разумеющееся. А Крис и Джош прониклись сразу. И вот Джоша нет, он пропал неделю назад.

Нет, не могу я тут сидеть в одиночестве, кажется, что сейчас все слезы вытекут. Пойду в Яму. Даже если прогонят, залезу наверх и посмотрю просто.

В «Яме» тренировались переходники, кто-то уже дерется, кто-то готовится. Мда, интересно, а как дружелюбная собралась драться, у нее нет пары, я имею в виду, нет другой девушки в группе. Она что, будет драться вот с этими амбалами? Ха, ну это будет просто избиение, а не драка. И точно, искренний по имени Пол избил ее так, что пришлось отправлять полумертвую дружелюбную в лазарет. Почему Амар это допускает? Он хочет, чтобы ее выгнали к изгоям?

В лазарете у нас царствует доктор Френк Левин. Большой толстый дядька, с одышкой и пирсингом в носу. Ага, правильно, напоминает борова.

— Привет, Френки. У тебя клиент?

— Да, принесли девчушку. Иногда смотрю на них и не пойму, о чем эти девицы тщедушные думают, когда идут в Бесстрашие?

— Что у нее? Переломы есть?

— Ну, только если одно ребро сломано, а руки-ноги целы. А ты чего печешься, знакомая твоя?

— Да нет, просто это единственная в этом году девушка из переходников. Вот, интересно стало. Можно я тут побуду?

— Ну, если больше делать нечего, оставайся, конечно. Только смотри, допоздна не засиживайся, а то мне Ханна вставит проп*здон. Ой, извини...

— Да успокойся, Френки, — машу я рукой и исчезаю в зале для больных. Это такая огромная, холодная, как и все в Бесстрашии, комната с кроватями. На них отлеживаются все, кого избили или покалечили. Инфекционное отделение в другом отсеке, операционная здесь же. В зале никого нет, только тщедушная фигурка на кровати, поверх одеяла. Зачем они с ней так, ведь ясно, что она вырубилась почти с первого удара. Но этот садист Пол продолжал ее избивать. Может нажаловаться Сэму? Тогда будет правдой, если меня будут дразнить «ябедой» и «наушником». А что еще делать? Ее или убьют, или покалечат тут. Она не может за себя постоять совсем.

— Привет. Ты кто?

Девушка потихоньку начинает приходить в себя. От уха ко рту тянется большой синяк, правый глаз заплыл... Типичная картина для Бесстрашия.

— Я? Я девочка, — отвечаю тихонько, а эхо вторит мне многократно. Озноб пробирает до костей, надо вытаскивать ее поскорее отсюда...

— Вижу, что не мальчик, — ухмыляется здоровым уголком рта девушка. — Ты чего тут делаешь? Странно, ты первый ребенок, которого я видела тут. А где остальные дети?

— Тут детей держат отдельно от взрослых до десяти лет. Такое правило. Чтобы не привязывались сильно, бесстрашным надо работать, и все такое. Мы живем в детской комнате, там же и учимся до шести лет, а потом нас возят в школу на автобусе или едем сами на поезде, когда можно прыгать.