В зарослях караганы раздается незнакомый крик, похожий на птичий. Он слагается из нескольких нежных и мелодичных, повышающихся тоном звуков, замолкает и после небольшой паузы повторяется вновь. Пытаюсь узнать, кто это. Но, кроме желчных овсянок и жаворонков, никого не вижу. Тогда догадываюсь: кто-то кричит на земле, в кустах. Пытаюсь подойти. Но незнакомец не подпускает ближе десяти шагов, замолкает. Эти же крики были слышны и ночью. Вскоре узнаю: поет тот, кто живет в норе. Затаиваюсь надолго и, наконец, вижу незнакомку — крошечного грызуна сеноставку-пищуху, элегантную, с белой окантовкой по краям ушей. Какой она мне показалась красавицей, к тому же еще и певучей!

Теперь путь лежит в степи Центрального Казахстана. Опять перед нами желтые холмы с редкими кустиками караганы да боялыша и таволги.

Машину все время раскачивает на ухабах, и всех клонит ко сну. Долго ли так? Но далекие горы, сперва видневшиеся синей зазубренной полосой, все ближе, вот уже видны причудливые нагромождения складок серого гранита.

Из травы торчат два покосившихся столбика. Один — совсем белый и служит отдыхом для птиц. На другом издалека вижу черное насекомое, похожее на черного таракана, крупное, толстенькое, с длинными усами. Оно неторопливо бродит по камню, опускается вниз. Сейчас скроется в траве. Не спуская глаз с черного комочка, спешу к столбику, но неожиданно земля уходит из-под ног — и я падаю в яму… Как будто бы приземлился благополучно, не ушибся. Яма не простая. Выложена полускрытыми землей гранитными плитами. Черного же насекомого нет. Вместо него вижу не столбик, а каменное изваяние с изображением мужского лица. Глаза его выпуклые, нос длинный, бородка коротенькая, клинышком. Изящно изогнув пальцы, мужчина держит в руке глубокую чашу. Рядом на другом столбе (трудно разобрать из-за белого птичьего помета), — как будто изображение лица женщины.

Полное безлюдье, раздолье трав и цветов, синее небо с застывшими белыми облаками, яркое солнце, все такое же, как и многие тысячи лет назад, и вот эта давно разворованная гробокопателями старинная андроновско-скифская могила. Но надо разыскать большое черное насекомое. Кто оно, я не знаю и представляю самое необычное.

Мне посчастливилось. Вот он — необычный толстяк, неповоротливый, неторопливый, с удлиненной, как покрышка, переднеспинкой, под которой совсем не видно музыкального аппарата — измененных крыльев. У него большие выразительные глаза и длинные усики. Узнал его, это кузнечик Онконотус лаксмана. Он непуглив, и будто я для него ничто, хотя один ус настороженно повернут в мою сторону. Кузнечик не спеша ползет по траве, спокойно позирует на гранитном камне перед фотоаппаратом, степенно поворачивается во все стороны. Во всем его облике чувствуется добродушие и покой — тихий плавный характер жителя степного раздолья, извечной тишины и покоя. Странный кузнечик, знал о нем по коллекциям, а в природе встречаю впервые.

Почему он такой черный? Его родственники, обитатели южных пустынь окрашены в покровительственные тона, и увидеть их на земле нелегко. А этот такой заметный. Уж не для того ли, чтобы здесь, в зоне северных пустынь, легче согревать тело. Черная одежда позволила ему, южанину, продвинуться к северу и здесь прижиться. Или он несъедобен, ядовит и поэтому старается быть заметным.

Симпатичный толстяк сразу завоевывает мое признание и очень нравится. Ищу в траве других, и вскоре в садке точно такая же самочка, только еще более толстенькая и с тонким длинным яйцекладом. Забегая вперед, скажу о наших пленниках. Они нетребовательны, вскоре свыкаются с необычным положением, а самец заводит свою несложную песенку. Но какую! Это не громкое стрекотание, слышимое на далеком расстоянии, а тихий нежный шепот. Теперь, ложась спать и расстилая под пологом постель, кладу садочек в изголовье и засыпаю под убаюкивающие звуки. Под утро, когда становится прохладно, кузнечик замолкает. Он поет и днем. Ухитряется петь и в машине, едва только она останавливается хотя бы на минутку. Поет своей подруге прилежно и неутомимо, не зная устали. Странная песня его казалась мне загадкой. Неужели по ней, такой тихой, кузнечики могут находить друг друга в степных просторах. Думалось, что, наверное, вся песня кузнечика недоступна слуху человека и наше ухо улавливает только ее часть, одну арию сложной симфонии. Остальное же, возможно, особенные громкие звуки, разносились могучим призывом над просторами, и только мы были глухи к ней.

Черные кузнечики пропутешествовали с нами через Центральный Казахстан и благополучно добрались до города Алма-Аты.

На столе, возле окна, видимо, было лучше, чем в тряской машине, и кузнечик залился шепотливой песенкой. Но когда я пересадил их обоих в просторный садок, замолчал на несколько часов, пока не освоился с новым помещением. Кузнечики очень любили свежий корм и с аппетитом грызли зеленые листочки трав. Они очень привыкли ко мне, спокойно сидели на руках, вращая во все стороны усиками. Впрочем, самка проявляла более скрытный и осторожный характер и чаще пряталась в траве. А самец…

Он пел прилежно и часто весь сентябрь. Песня его раздавалась и днем, и ночью, и в октябре, когда деревья уронили на землю желтые листья, а на родине уже с неба падали белые снежинки. Потом стал лениться и, наконец, затих, будто уснул вместе со своей подругой на сухой траве, как живой, с расставленными в стороны усами и блестящими черными глазами.

Ландшафт постепенно меняется. Чаще всего минуем белоснежную ковыльную степь. Среди нее виднеются куртинки таволги и караганы. Они растут на каменных курганах.

Рано утром бреду по зеленой ложбинке между холмами. Всюду с верхушек кустиков соскакивают какие-то очень быстрые существа и, выдавая свой путь бегством по колышущейся траве, мгновенно исчезают. Они так быстры, что я не в силах уловить их облик и понять, кто они. Теряюсь в догадках и не могу представить, кто это. Воображение начинает рисовать невиданное животное, скорее всего ящерицу. Но откуда у нее такая молниеносная реакция и стремительный бег?

Один раз почудилось, будто это серая с длинным туловищем мышка, потом — короткотелая змейка и, наконец, совершенно необычное существо.