Шрифт:
По вечерам, рассказывая учителю о том, что видел за день, он уверенно говорил:
— Завод откроют… иначе народ совсем обнищает… побоятся не открыть…
— Как ты вырос, мальчик… Мне кажется, что ты уже знаешь такое, чего не знаю я.
Завод и в самом деле скоро открыли. Волнения же в Мотовилихе не прекращались. Солдаты и казаки старались разгонять демонстрантов.
Над малой проходной пушечного завода вился красный флаг.
На горе Висим по ночам пылали костры. По улице Каменной строились баррикады.
Курсы возобновили занятия. Но это теперь не радовало Ивана.
— Теряем время, — говорил он Юрию. — Там баррикады, засады… а мы… хоть бы патроны подавать…
Снова падал снег, слепил лица, скрипел под ногами. Но эта перемена не радовала, как раньше.
Юрий смотрел на Ивана насмешливо.
— А мы со Лбовым сразу царя свергнем!
— Да что вы одни-то… надо со всеми вместе!
Дома еще в прихожей Иван услышал женский голос, дрожащий и старый.
— Понимаешь, Кирюша, ведь он очень темен. Слова до него не доходят…
У хозяина гости? Иван, прислушиваясь, остановился у вешалки.
Выглянул Кирилл Петрович, обрадованно воскликнул:
— Ванюша! Вот кстати! А у меня Наденька!
Сердце Ивана вздрогнуло: вот с кем он поговорит, она поймет. Когда человек много страдает, он все может понять!
Быстро сбросив пальто, он вбежал в столовую.
Кирилл Петрович уже сидел за столом, прямой и важный. Лицо его было счастливо, как лицо человека, нужного кому-то.
Напротив сидела толстая старуха с двумя подбородками, пухлые пальцы были унизаны кольцами. Держа на ладошке блюдечко, она дула в него.
Иван оторопело остановился. Может быть, Наденька схоронилась в комнате хозяина?
— Знакомься, Ванюша, — торжественно сказал Кирилл Петрович. — Это — Надежда Васильевна! Наденька. Моя невеста в прошлом.
«Наденька» доставила блюдце, замахала пухлыми ручками на «жениха», томно, расслабленно произнесла:
— Не надо вспоминать, Кирюша!
Оба они прослезились, засморкались. Иван в замешательстве пролепетал:
— Очень рад… — А сам озорно подумал: «Не очень же высосали ее переживания», — и сел в кресло, к окну.
С улицы раздался дикий женский вопль:
— Сенечку моего… Сенечку у-убили! Разбойники из леса Сенечку убили…
Иван увидел в окно простоволосую бабу. Она бежала, нетвердо ступая по дороге, болтаясь из стороны в сторону, точно пьяная, и кричала беспрерывно:
— Сенечку-у…
Наденька отхлебывала чай, сосала сахар, мелкими кусочками кладя его в рот.
— На улицу выходить стало страшно!..
Кирилл Петрович порывисто успокоил:
— Я провожу тебя, Наденька…
— Ах, друг мой, пожалуйста.
— Говорят, почту Лбов ограбил, убивает… разбойник… Из рабочих… Что хорошего ждать! — заявила Наденька.
Иван вскочил, выбежал в коридор, поспешно оделся. Ему было и стыдно, и смешно, и слезы бессилия подступали к глазам. «Наденька. Джемма… С ней я советоваться хотел!»
Не разбирая дороги, он брел к Каме, раздумывая горько:
«Кирилл Петрович, дорогой человек, свою жизнь разбросал по мелочам для Наденьки. А кто она? Руки в перстнях…»
Уныло. Ветер свирепо швырял снегом в лицо. Груды облаков, казалось, падали на землю, переваливаясь друг через друга. Холодный, никуда не зовущий край горизонта, маленькие домишки, за стенами которых не чувствовалось ни тепла, ни уюта. Иван присел на сваленные бревна.
Перед ним лежала Кама, скованная льдом. Там, где она впадает в Волгу, около горы Лобач, Репин рисовал своих «Бурлаков». Так говорил Кирилл Петрович.
Бурлак… по-татарски — значит бездомный человек… Но почему — бездомный… может, обнищавший?
Сколько же видела эта Кама-река? И названа-то как — Кама… Так и кажется — течет, течет… Удмурты говорят «Буджим-Кам» — длинная река. Коми говорят «Кама-ясь» — светлая река… Иван заволновался. Эта связь в языке двух народов показалась знаменательной.
IV
Грубый пинок заставил вскочить. Удар в ухо бросил его на бревна.
Кто-то поднял Ивана, заломил руки за спину, куда-то его поволокли, больно подталкивая сзади.
— Куда вы меня?
— Заткнись, бандюга лбовский…
Он не видел, куда его ведут. Падая от ударов в спину, поднимался; снова его волокли. Бросили в какой-то подвал и снова били.
Иван хотел выпрямиться, но упал от нового удара. Тяжкая усталость охватила его.
Плеть, как змея, опоясала спину и грудь. Стараясь спасти глаза, он заслонил их рукой. Удары жгли, как горячий дождь, находили, казалось, каждый кусочек тела, голову, уши, пальцы. Захватывало дыхание. Его пинали, втаптывали в пол.