Владимир Ходько

Сам я этой войны не застал: англо-японо-американскую коалицию разгромили за пять лет до моего рождения. Но о второй мировой напоминало многое. Отец, например, до конца жизни хромал и прибаливал. Всю войну капитан Ходько прошёл в составе ударной десантной дивизии без единой царапины, однако напоследок, при штурме Лондона, был ранен в ногу и грудь, так что сине-белое знамя франко-российского союза водрузили над Тауэром без него…

Или помню, как десятилетним пацаном с группой от гимназии приехал на каникулах в Петербург, и на экскурсии показали нам разрушенный Исаакиевский собор. Он и по сей день стоит, искалеченный американскими бомбёжками – со снесённым куполом, в пробоинах, закопчённый дымом пожарищ. Высочайшим повелением мёртвый собор был сохранен зримой памятью о войне. А рядом возвели новый – по старинным чертежам, извлечённым из уцелевших архивов…

Слушая Буранова, я невольно увлёкся. Не то чтобы я уж такой поклонник истории, просто люблю, когда сложные материи излагают чётко, ясно и сжато. А у Михаила Михайловича это получалось.

– Противостояние было глобальным как никогда, – продолжал он. – Если эскизно, то Англия, Америка, Япония, часть скандинавских государств – с одной стороны. Россия, Франция, Индия, западно- и восточноевропейские союзники – с другой. Арабские страны, Австралия и Китай сохраняли нейтралитет. Или, если угодно, выжидали, чья возьмёт, чтобы примкнуть к победителям…

Наша ситуация осложнялась тем, что между первой и второй мировыми войнами Англия активно и абсолютно негласно развивала военно-техническую отрасль. В научные разработки вкладывались огромные деньги, английские и американские учёные сотрудничали самым тесным образом. Как результат, в первые два года войны британские аэромашины «Ганновер» доминировали в воздухе, подводные лодки серии «Биг фиш» были на порядок лучше французских, танки «Легион» вовсю утюжили российский и европейский театры военных действий. Кроме того, у противников имелось превосходство в качестве самоходного и стрелкового оружия. Во многом поэтому первую часть войны мы проиграли. Были оккупированы Париж и Москва, американцы блокировали Петербург, японцы высадились на Дальнем Востоке и стремительно продвигались вглубь. Британский военный лидер Скотт Маклейн пообещал выкинуть кости Павла Первого и Наполеона Бонапарта на помойку…

Глядя на Буранова, я подумал, что он-то, в отличие от меня, войну встретил подростком лет тринадцати-четырнадцати и, может быть, даже в конце успел немного повоевать. Призывали-то и семнадцатилетних. Не потому ли о Второй мировой он говорил с ноткой горечи, как говорят о пережитом лично…

– Аэромашины, танки, подлодки – это полбеды, – сказал я, пока Буранов допивал чай. – Счастье, что британцы не довели проект массового поражения. И без того положили со всех сторон пятьдесят миллионов человек, а чем кончилось, если бы атомные бомбы появились хотя бы к концу войны? И в чью пользу кончилось?

Буранов остро взглянул из-под густых тёмных бровей и пригладил бородку.

– Ключевой вопрос, Владимир Анатольевич, – согласился он. – Вообще, вторая мировая имела глобальные последствия. Да, Британия была разгромлена и оккупирована войсками союзников, равно как и Япония. Да, американцы после нашего прорыва на Аляске срочно согласились заключить сепаратный мир… Победа была безоговорочной, только цена оказалась неприемлемо высокой. И, вы правы, могла стать ещё выше…

Именно поэтому в 1964 году была учреждена Организации Объединённых Государств. Её Высший Совет составили Россия, Франция, Индия, Италия, Китай. Пётр Четвёртый и Наполеон Седьмой настояли, чтобы в некоторых странах, представляющих потенциальную угрозу для человечества, были введены постоянные миссии ООГ. Их задача заключалась в том, чтобы отслеживать и контролировать внутренние процессы. Проще говоря, не проморгать подготовку к новой войне, как было дважды. Список особо опасных государств открывался Англией. С тех пор британская миссия ООГ была и остаётся одной из самых многочисленных, и комплектуется исключительно опытными сотрудниками. Такими, как ваш покойный друг… – негромко закончил Буранов.

В груди снова стало невыносимо тяжело. Я поднял глаза на Михаила Михайловича.

– Покажите мне его фотографии. Ну, те, которые были сделаны на месте… – услышал я себя словно со стороны.

Брови советника взметнулись.

– А почему вы решили, что они у меня есть? – осторожно спросил он.

– Да потому что!.. Вы, как я понял, всерьёз занялись этим делом, стало быть, запросили всю возможную информацию. Не могли вам не переслать эти фото. Покажите…

Поколебавшись, Буранов открыл папку и достал несколько цветных фотографий, распечатанных на белоснежной китайской бумаге.

Я долго рассматривал их. Потом отложил в сторону. (Не знаю, что творилось на лице, но Буранов глядел на меня с сочувствием и некоторой тревогой.) Достал из тумбы стола бутылку коньяку и рюмки.

– Помянём государева человека и моего друга Сергея Петровича Добромыслова, – произнёс я непослушными губами.

Владимир Ходько

В тот день мы с Бурановым о делах больше не говорили. Помянули Серёгу Добромыслова, на том и разошлись. Михаил Михайлович понял, что сегодня со мной каши не сваришь, и перенёс дальнейший разговор на завтра, за что я ему был душевно признателен.

Домой я уехал непривычно рано: очевидно, Нессельроде уже знал о случившейся беде и отпустил без звука. Настроение было совершенно подавленное. Вообще-то депрессии для меня абсолютно нехарактерны, уж такой сбалансированный человек. Но сейчас перед глазами стояли фотографии, сделанные британскими криминалистами на окраине Эйвбери.