Впрочем, Дягилев считал, что европейская культура в силу особых причин тоже нуждается в России: «Если Европа и нуждается в русском искусстве, то она нуждается в его молодости и в его непосредственности»4.

И хотя в этих словах уже проявлялся будущий импресарио, Дягилев во многих отношениях оставался консервативным. Наибольшее внимание он уделяет художникам, которых знал лучше всего: немецким и русским реалистам. В то же время он противопоставляет самых прогрессивных среди них (например, пейзажиста Левитана) наиболее ортодоксальным художникам старшего поколения, таким как Маковский и Клевер. Поначалу он редко берет на себя смелость высказываться о творчестве художников из своего собственного окружения. Иногда просто сетует на отсутствие на выставке работ Бакста или, в своей первой статье, подпускает шпильку Бенуа: «Можно сказать еще два слова об Алекс. Бенуа, выставка которого нынче не совсем удачна. Выставленные работы интересны в студии, но для выставки они слабоваты […] Это только намеки, проекты, даже не этюды»5. Несомненно, такими замечаниями Дягилев, прежде всего, хотел подчеркнуть свою беспристрастность в редакции «Новостей» – ведь там, конечно, знали об их дружбе, – однако Бенуа все равно обиделся на Дягилева. Как бы то ни было, это опровергает более поздние заявления Бенуа о том, что он якобы был соавтором первых дягилевских статей. [78]

Дягилев впервые выступает в качестве критика-искусствоведа примерно в тот же период, когда сдает свои последние зачеты. 23 июля 1896 года он телеграфирует матери: «Университет кончился обнимаю Сергей»6.

Впрочем, в конце лета Бенуа надолго уезжает (на целых два с половиной года) в Париж, где, по поручению княгини Тенишевой, он будет отбирать работы для коллекции акварелей. Это было важное и многообещающее дело, поскольку Тенишева задалась целью «по возможности полно представить в коллекции историю акварельного мастерства, начиная с европейских школ и кончая русской…»7 и готова была вкладывать в это большие деньги, что давало Бенуа возможность расширять познания в области европейского искусства.

Мария Тенишева была одной из самых выдающихся женщин, которых дала России эпоха fin de si`ecle. [79] Она вложила целое состояние, в основном принадлежавшее ее мужу, в развитие русского искусства, создавая свою собственную художественную коллекцию, и, что еще важнее, организовав коммуну художников в Талашкине, которое стало одним из главных мест изучения и сохранения истинно русского искусства.

Сразу после отъезда Бенуа в Париж Дягилев начинает общаться с Тенишевой. Совместно они посещают публичные лекции искусствоведа Адриана Прахова, eminence grise [80] русской истории искусств. Дягилев нередко бывал у нее во дворце на Английской набережной.

Тем временем Бенуа в Париже был занят подготовкой выставки коллекции Тенишевой. Выставка должна была открыться в Петербурге в январе 1897 года. У Дягилева зрели свои планы: подготовить выставку современных европейских акварелистов, в первую очередь показать работы немецких художников, с которыми он познакомился во время его последней поездки. За помощью в получении визы он обращается через графа Ивана Толстого к барону Остен-Сакену, занимавшему пост директора департамента внутренних сношений в Министерстве иностранных дел. 16 ноября 1896 года он лично подписал «заграничный паспорт… дворянину С. П. Дягилеву»8. Заручившись рекомендательным письмом от Императорской академии художеств (скорее всего, тоже через посредничество Министерства иностранных дел), Дягилев в конце ноября уезжает в Германию при обретать художественные экспонаты для своей выставки.

Первой в январе открылась выставка Бенуа. Дягилев пишет о ней рецензию в «Новостях». Это была достаточно скромная экспозиция, на которой можно было увидеть кое-какие акварели Менцеля и Месонье и многочисленные работы никому не известных французских и немецких художников. Дягилев в своей статье старается быть дипломатичным и называет княгиню Тенишеву «почти единственной крупной и серьезно интересующейся коллекционершей русской и иностранной акварели»9. Чтобы польстить Бенуа, он положительно высказывается о приобретенных им работах немецких художников Ганса Германа и Людвига Дилля, хвалит акварель самого Бенуа, но под конец не может удержаться, чтоб не раскритиковать в пух и прах русские работы из коллекции Тенишевой: «Здесь мы сталкиваемся с убийственной скукой, с совершенно ненужной раскрашенной бумагой, смысла существования которой совсем не понимаешь». Далее там же он пишет: «Мы должны от всей души посоветовать княгине М. К. Тенишевой, если она серьезно желает, чтобы коллекция ее стала действительно одной из первых в Европе, совсем бросить собирать нашу акварельную живопись в теперешних ее проявлениях до совершенного и коренного ее обновления и пополнить свою коллекцию образцами западного творчества, где художеству служат ради художества, а не ради публики и материальных выгод»10. В российском художественном мире, где царило самодовольное представление о превосходстве русского искусства над западноевропейским и повсеместно торжествовала вера в утилитаристские идеалы, подобные высказывания не могли не вызвать шок. Да и сама Тенишева вряд ли была рада узнать о том, что большая часть ее коллекции, собранной огромными усилиями, представляет собой «ненужную раскрашенную бумагу»!

Выставка Дягилева должна была открыться в феврале. Когда выяснилось, что большинство выставочных залов недоступно, он согласился устроить выставку в не слишком удобных комнатах дворца Тенишевой, но за две недели до запланированного открытия сумел договориться о просторном и гораздо более подходящем выставочном помещении: великолепном зале только что построенного музея барона Штиглица, с двумя уровнями, круговыми колоннадами и купольной крышей из цветного стекла. Дягилев, не откладывая, сообщает Тенишевой, что вынужден «отказаться от мысли устроить мою выставку в вашем симпатичном доме»11.

Этому первому своему серьезному предприятию Дягилев дает название: «Выставка английских и немецких акварелистов», при том, что на ней, конечно, были выставлены не только акварели, да и Англия, как ни странно, была представлена работами шотландцев Патерсона и Остин-Брауна да одного американца – Вистлера. Основу экспозиции составили работы немецких художников из Мюнхена, с которыми Дягилев и Бенуа к тому времени были лично знакомы: Бартельса, Ленбаха, Дилля и некоторых других. Если бы эта выставка проходила сегодня, то она бы привлекла внимание разве что двадцатью работами Менцеля, несколькими полотнами Бёклина и рядом пастелей и акварелей Вистлера. Впрочем, через неделю после открытия Дягилев опубликовал в «Новостях» отзыв на свою выставку, в котором были и критические ноты, подписав его инициалами С. Д.

Впервые современники Дягилева столкнулись с энергией и амбициями молодого юриста, недавно окончившего курс. Всего за пару месяцев он сумел подготовить выставку из 250 работ, вывезенных им из-за границы. Он разместил их во впечатляющем новом выставочном зале и умело привлек прессу для рекламы своего предприятия. [81] Все это он сделал без каких-либо помощников. Все документы и даже контракты с охраной и гардеробщицами составлены и подписаны его рукой12. И хотя выставке заметно не хватало единого подхода (что, безусловно, объяснялось недостатком времени на подготовку), эта небольшая экспозиция оказалась одной из самых представительных и богатых в художественном отношении выставок зарубежного искусства, когда-либо проводившихся в России. Примечательно, что всё с начала и до конца было продумано и осуществлено двадцатичетырехлетним юношей, едва вступившим на арену общественной жизни.