Он смеется:

— Для себя самой — может быть. Ты — это ты. Ты знаешь все о себе. Но для меня ты — абсолютное противоречие. Ты озадачиваешь меня, — он касается моего предплечья, затем плеча и гладит меня по спине. Мне это нравится. Даже слишком. Я не могу остановить его, даже если бы попыталась.

— Ты кажешься такой невинной. Ты упоминала, что жила взаперти, но ты замкнулась, когда я спросил об этом. Ты источаешь эту непринужденную чувственность, но она — я не знаю, она не сексуальна, каким-то образом. То есть, она, по идее, должна такой быть, учитывая то, чем ты занимаешься, но это не так. Это какая-то чувственная смесь невинности и шероховатой красоты. Я... я не могу это объяснить, как надо. И при этом ты — стриптизерша, и ненавидишь это. Я видел это. Тебе не место в том грязном клубе. И... ты и я. Это озадачивает меня больше всего. Я не знаю, как вести себя с тобой. Я хочу тебя, и это, наверно, не секрет. Я хочу тебя так сильно, что чувствую привкус твоей кожи. Я видел тебя настоящую и урвал пару прикосновений. Но... я хочу тебя целиком. Но, как только мы начинаем сближаться, ты отдаляешься.

Его рука гладит мою спину, вниз по позвоночнику к талии. Мое сердце начинает бешено колотиться, когда его рука достигает поясницы и спускается ниже.

— Ты загадка, — говорит он, приближаясь ко мне. Я чувствую его запах, его дыхание. — Я думаю, что ты хочешь меня, но я не уверен. И если ты, правда, хочешь меня, то, мне кажется, ты хочешь не хотеть меня. И, я не хочу показаться высокомерным, но, пожалуй, миллионы женщин желали бы провести со мной хоть пять минут, а ты упорно бежишь от меня. Я не знаю, чего ты хочешь, и я не знаю, как понять твои желания, потому что ты закрытая, чувствительная и не отвечаешь на вопросы, — он произносит все это мягко, словно его слова могут обидеть меня.

И, честно говоря, сложно не обидеться.

— Я не пытаюсь все усложнять, я просто...

— Скажи мне правду.

— Я хочу тебя, и ты прав в том, что я хочу не хотеть тебя. Ты меня пугаешь.

— Почему?

— Потому что ты... ты Доусон Келлор. Ты... Ты Каин Райли. Ты — мужчина, которого хочет каждая американка. Ты — мужчина, которым хотел бы быть каждый американец, — я так рада, что в комнате темно. В темноте я могу говорить правду. — Я хочу тебя, и это пугает меня, потому что я не знаю, что с этим делать. Как себя вести. Я не знаю, как вести себя с тобой.

— Просто будь собой.

— Это не так просто. Я не... я не знаю, кто я. Я не знаю, что я из себя представляю, — мой голос обрывается, и я с трудом сглатываю. Я плакала слишком долго, и не заплачу еще раз. Я отказываюсь от слез.

Доусон не отвечает, но это не пауза — это молчание человека, который знает, что никакие его слова не уладят ситуацию, поэтому он не произносит ничего. Это идеальный ответ.

После долгого времени он прижимает меня к себе и бормочет:

— Дай я тебя обниму.

Я до сих пор напряжена.

— Обнимешь?

— Да. Просто обниму. Я не хочу на тебя давить. Просто побудь со мной.

— Ладно... — я не знаю, что он хочет сказать. Меня никогда не обнимали, только успокаивали, когда я плакала. Что, кажется, составляет большую часть наших отношений на данный момент.

Я чувствую его улыбку, каким-то образом я ощущаю, как он удивляется моей растерянности. Он подворачивает под меня руку, прижимает меня ближе, и теперь я прямо у его теплой обнаженной груди. Моя голова покоится на его плече, и его рука гладит меня по моему предплечью и спине. Я провожу пальцем по его торсу, и я просто дышу. Я не думаю, не пытаюсь расплакаться, не беспокоюсь о счетах, не делаю домашнюю работу, не танцую стриптиз. Я просто... здесь.

Это совершенный рай. Мои глаза смыкаются, и я расслабляюсь.

— Все хорошо, так ведь? — шепчет он мне в ухо.

Я киваю. Я не могу произнести ни слова. Меня охватило спокойствие. Он обнимает меня, не пытаясь целовать меня или лапать.

Я погружаюсь в лучший сон с тех пор, как умерла мама.

• Глава 11 •

Утром меня разбудил аромат кофе. Солнечный свет касается моих закрытых век, и мне тепло. Я нежусь в комфорте и покое. Нет никаких забот. Я никто, просто довольный комочек тепла, парящий в небытие.

Я зависла на моменте, где ничто не имеет значения.

И тут до меня доносится запах кофе, и я прихожу в сознание. Наконец, я открываю глаза и вижу белое пространство спальни Доусона, черный экран его огромного телевизора, длинная стеклянная дверь с раскрытыми шторами, пропускающая в комнату блистающий день и захватывающий дыхание вид на Лос-Анджелес.

А за ними самый великолепный вид из всех: Доусон, одетый в одну лишь пару шорт. На икрах его ног лежит загар, левую пересекает шрам — тонкая светлая линия. Шрам делает его более похожим на человека. Он все-таки не отшлифован, как драгоценный камень. Боже, вчера я увидела его тело, но сегодня он с кошачьей грацией идет по своей спальне с огромной чашкой кофе в руке, и мышцы его тела струятся с каждым движением. Его грудь слегка покрыта темными волосами, и тонкая линия волос спускается от его пупка к шортам. При виде его практически обнаженного тела меня бросает в дрожь, в животе начинает покалывать. Внутри меня все вскипает от жара. Я чувствую себя настоящей женщиной.

Доусон садится на край кровати и улыбается. В другой его руке тарелка с обычным запеченным рогаликом, щедро намазанным сливочным сыром. Я сажусь в постели, и в животе урчит, как только я чувствую запах еды.

Он принес мне завтрак. В постель. И он сделал это с голым торсом.

Женщины Америки, завидуйте.

Я беру половину рогалика с тарелки и проглатываю ее, запивая глотками кофе. Я обжигаю язык, но ничего не ощущаю. Я жгу свой язык кофем каждый день.

Доусон наблюдает за мной с немного удивленным и озадаченным выражением.