Шрифт:
Но день уже ушел, когда во мне рождалась песня.
Ак:
Значит, ты должен петь эту песню только ночью, а не днем. Но берегись, не разбуди меня! А то я тебя так стукну, что из глаз посыплются звезды — и прямо в пасть Гарру!
Оун:
В моей песне есть и о звездах.
Ак:
Твой отец, Ан, до того, как я убил его большими камнями, очень любил забираться на верхушки высоких деревьев и тянуть руку кверху, пытаясь схватить звезду. Я сказал ему: «А что, если это колючки от каштанов?» Все племя хохотало над ним. Он тоже был глупец. Так что же ты поешь о звездах?
Оун:
Я начну сначала:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно, грустно, грустно…Ак:
Вот опять врешь: надо говорить «становится грустно», а не «грустно, грустно, грустно». Когда я говорю Але: «Набери сухих листьев», — я ни за что не скажу: «Набери сухих листьев, листьев, листьев». Ты самый настоящий глупец!
Ок и Ан:
Ты самый настоящий глупец!
Племя:
Он самый настоящий глупец!
Ак:
Да, он глупец. Однако продолжай, Оун, расскажи нам о колючках от каштана.
Оун:
Я начну снова:
Светлый день уходит куда-то…Ак:
Смотри, не скажи «куда-то, куда-то, куда-то»!
Оун:
Я твой слуга. Позволь мне продолжать, и племя пусть порадуется.
Ак:
Говори!
Оун:
Я начну еще раз:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно, грустно…Ак:
Я же приказал, чтобы слово «грустно» ты говорил только один раз. Неужели ты хочешь, чтобы Ок и Ан избили тебя дубинками?
Оун:
Но если я так слышу эту песнь — «грустно, грустно…»
Ак:
Если ты еще раз понапрасну повторишь «грустно», я прикажу отвести тебя к священному камню.
Оун:
Нет, нет! Я твой слуга. Только послушай меня:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно.Ох! От этого мне еще более грустно, чем в ту ночь. Ведь песнь эта…
Ак:
Эй, Ок! Ан! Возьмите-ка свои дубинки!
Оун (торопливо):
Нет, нет, смилуйся! Я начну снова:
Светлый день уходит куда-то. Становится грустно.И… И…
Ак:
Глупец, ты все забыл! Ала, смотри, какой он глупец.
Ок и Ан:
Он глупец!
Племя:
Он глупец!
Оун:
Нет, я не глупец! Вы же никогда не слышали такой песни. Люди, ведь раньше, когда вам хотелось петь, вы только скакали вокруг священного камня, били себя в грудь и кричали: «Хэй, хэй, хэй!» Когда была большая луна, вы тоже кричали: «Хэй, хэй, хэй!» А моя песня из слов, из тех самых, какими вы говорите. Это же чудо! Можно сесть у пещеры и, глядя, как уходит с неба свет, снова и снова напевать ее!
Кто-то из племени:
Он так и делает: сидит у пещеры и поет, а мы дивимся, особенно женщины.
Ак:
Молчать!.. Когда я хочу, чтобы женщина удивилась, я показываю ей, как могу размозжить волку голову, или бросить большой камень, или крепко схватить ее руками, или принести домой много мяса. Что же еще делать мужчине? Я не потерплю тут каких-то песен.
Оун:
И все же позволь мне спеть племени песню. Такую, какую никто не слышал. И тогда они будут восхвалять тебя, ибо тот, кто создал эту песнь, — твой слуга.
Ак:
Ну что ж, мы согласны послушать песню.
Оун (обращаясь лицом к людям):
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно… Но шепчут мне белые звезды, Что он непременно вернется. О звезды — осколки дня!Ак:
Он с ума сошел. Где ты слышал, чтобы звезды шептали? Разве Ал, твой отец, слышал, как шепчут звезды, когда лазал на деревья? Ты это от него знаешь? И что из того, что звезда — осколок дня? Ведь свет звезды бесполезен. Ты глупец!