В СССР, в ответ на рост потребительской культуры, началось массовое производство индивидуальных автомобилей. Итальянский ФИАТ строил «под ключ» гигантский завод в Ставрополе Волжском (Тольятти), рассчитанный на сборку 600 000 легковых машин ежегодно. В 1960–1970 гг. число легковых автомобилей в СССР выросло всего с 500 000 до 1,7 млн.

Оборотной стороной общественной стабильности был неуклонный рост пьянства и алкоголизма. К исходу 1970-х потребление спиртных напитков по сравнению с 1960 г. выросло в два раза. На учете милиции стояло 2 миллиона алкоголиков. Лишь в одном 1978 г. 15 миллионов граждан были доставлены в милицию «по пьянке».

Особенно заметен был алкоголизм среди групп, ведущих полунищенское, убогое существование. Там водка стала заменой и духовных ориентиров и материальных благ. Но сильно пьющими были и люди, прошедшие войну, – фронтовики после ежедневных «наркомовских ста грамм» спирта, брошенные обществом калеки, безутешные вдовы. Пили многочисленные жертвы ГУЛАГа. Печать и общественные организации вели «борьбу с пьянством», но налогово-финансовая система нуждалась в возрастании продаж водки и алкоголя в целом. На смену коктейль-холлам, «рюмочным» и «четвертинкам-мерзавчикам» хрущёвского времени пришли застолья, банкеты и «сообразим на троих» в брежневские годы. В лабораториях, институтах, цехах праздники с выпивкой устраивались чуть ли не два-три раза в неделю. В официально санкционированное алкогольное застолье втягивалась и студенческая молодежь, и инженерно-технические средние слои, и даже интеллигентская элита. Неумеренно пила и номенклатура, потому что пил «первый». На Косыгина косились и считали, при всех его заслугах перед советским режимом, чужаком, потому что он «воздерживался» от братской чарки.

Это всеобщее пьянство, совершенно не свойственное, как социальное явление, например, русской эмиграции, свидетельствовало о глубоком духовном кризисе, поразившем общество в России. Примерно такой же кризис, и тоже с пьянством, был в России в 1910-е гг. предвестником революционного обвала. Распределение благ не по результатам труда, а по «положению», исчезновение положительного общественного жизненного идеала – всё это растлевало людей. В коммунизм уже не верили, в Бога еще не верили; трудиться из-под палки уже перестали, трудиться ради достатка, успеха – было почти невозможно, да и разучились трудиться хорошо, на уровне «мировых стандартов». Пьянство, да еще разврат, заметное ослабление семейных устоев – стали характерной особенностью конца 1960 – начала 1970-х гг. – эпохи нравственного безвременья при относительном материальном благополучии.

Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущёв и Брежневе 1953–1982 гг. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР / Ред. В. А. Козлов, С. В. Мироненко. М.: Материк, 2005.

Г. А. Арбатов. Затянувшееся выздоровление (1953–1985). Свидетельство современника. М., 1991.

М. Восленский. Номенклатура. М.: Советская Россия. 1991.

R. English. Russia and the Idea of the West. Gorbachev, Intellectuals, and the End of the Cold War. N. Y.; Columbia University Press, 2000.

V. Zaslavsky. The Neo-Stalinist State. Armonk, N. Y.: M. E. Sharpe, 1982.

Последним совместным действом русской эмиграции, в котором участвовало девять ее политических группировок и которое было как бы ответом на XX съезд КПСС, стал Гаагский конгресс «За права и свободу в России» в апреле 1957 г. В новых условиях можно было себе представить не только революционное свержение диктатуры по венгерскому образцу, но и ступенчатый ее снос, «разбор по кирпичам». С этой целью Гаагский конгресс выставил «130 народных требований», каждое из которых само по себе не было антикоммунистическим, но которые, взятые вместе, означали бы упразднение большевицкого режима в России. Требования эти простирались от права на выезд за границу и права на выдвижение более чем одного кандидата на выборах до права на религиозное воспитание детей. Конгресс предвосхитил правозащитное движение, начавшее складываться в стране 8 лет спустя.

В 1960-е гг. политический климат в русской эмиграции быстро менялся, отзываясь на изменение политики западного мира в отношении СССР и его империи. «Сосуществование» и «разрядка напряжения» в глазах западных правительств все больше означали примирение с диктатурой в СССР и прекращение всякой политической борьбы против нее. НТС пришлось прекращать радиовещание «Свободной России» и запуск шаров с антисоветской литературой. Западные правительства больше не поддерживали подобные начинания ни политически, ни, тем более, финансово. Новое время требовало новых форм деятельности для установления связей между Зарубежьем и Внутренней Россией.

Чтобы поддержать нарождающееся на родине общественное движение, осенью 1956 г. франкфуртский русский журнал «Грани» поместил «Обращение российского антикоммунистического издательства «Посев» к деятелям литературы, искусства и науки порабощенной России» с призывом присылать произведения, которые из-за цензурных ограничений не могут быть напечатаны в СССР. Самиздатские рукописи стали поступать в «Посев», как только в стране появились курьеры от НТС. Было положено начало устойчивым связям внутрироссийской оппозиции с эмиграцией. Пик книгоиздательской деятельности «Посева» пришелся на 1968–1978 гг., когда выходило по 13 книг в год и материалы самиздата непрерывно публиковались в журналах «Посев» и «Грани».

Другими производителями «тамиздата» были YMCA-Press в Париже, Фонд имени Герцена в Амстердаме и созданное американцами в Лондоне издательство OPI (Overseas Publications Interchange). Важным хранилищем попавшего на Запад самиздата стал в Мюнхене архив радио «Свобода», которое постоянно транслировало материалы из России. Важные новости оппозиционного движения передавали и другие радиоголоса. Русские эмигранты во многих странах устраивали демонстрации перед советскими представительствами и учреждениями ООН в защиту верующих и политзаключенных.