На лотках начинала разгораться война с азербайджанской братвой, с чиновниками из управы «Арбат» за передел торговой сферы, за каждую пядь на асфальте. Кроме того, Рок с Костей организовали поставки романов на лотки.

Книги Киндермана покупали, как картошку, жители Москвы и Подмосковья. Ими зачитывались в троллейбусах, в метро, в электричках, их покупали даже бедные пенсионеры, не питавшие любви к капиталистической новой России, к Кремлю, к Ельцину, к Путину. Они хихикали беззубыми шамкающими ртами и утирали слезы умиления. Было жаль это старичье, смеявшееся недобрым смехом. Их смех — единственное, чем они могли выразить протест режиму, но и этот протест был тоже смешон, мнение стариков не интересовало никого.

Удивительно, но «Кащенко» и «Семью» брали нарасхват и «новые русские», а ведь прежде они были равнодушны к литературе и брали в основном книги по технике сражений на мечах и стрельбе из арбалетов…

Сообщение по TV о награждении Михаила Веллера орденом Короленко подняло его сразу на особую высоту. До сей поры он был просто щипателем умершего СССР, теперь же ему как бы отводилась ниша в пантеоне культуры как гражданскому обличителю дурных нравов. Он обретал совершенно иной статус. Статус обличителя-гражданина. Некоторые даже пытались сравнивать его с Апулеем. Иные называли его «новым Козьмой Прутковым». Но факт, что орден Короленко подхлестнул к нему читательский интерес. Его романы, залегшие было на дно, опять вынесло на поверхность подводным течением. «Майора Звягина» включили в школьную программу как образчик советского быта… Севеллу наградили тоже. Он удостоился ордена Шиллера-Михайлова и медали Гаршина с мечами. Василий Аксенов рвал и метал. Мудрый писатель, а вот ведь ревнивец. И как простые смертные — болезненно честолюбив. Ему бы плюнуть на эти чертовы ордена, так нет же, напился с горя в ресторане «Записки охотника», вышел в «звериный вестибюль» и обломал у антилопы-гну рога. Понятно, что не специально, объяснял он метрдотелю. Дескать, поскользнулся на апельсиновой корке. Но двести баксов пришлось уплатить сверх счета.

И все же писателей старой школы: Веллера, Севеллу, Аксенова — затмевал своей необычной сатирической манерой Киндерман. Он не юморил явно. Он юморил как бы исподтишка, на манер Бернарда Шоу. Его юмор почти незримо плавал в контексте, не лез в глаза. Он не выпячивал желание насмешить. Он смешил как бы нечаянно, мимоходом и даже извинялся перед читателем за это. В том-то и крылось его особое обаяние. Веллер по сравнению с ним был просто плотник-топорник. У него щепки летели во все стороны, и на стройплощадке его романов было чертовски тесно, не хватало воздуха, не хватало перспективы…

Севелла же своим мягким старческим юмором тихо укачивал. Я любил его полистать на ночь. Прочитав пару страниц Севеллы, я видел чудесные сны. В этом тоже был особый талант, писательская деликатность. Он знал чувство меры. Держал как бы дистанцию от читателя и не пускал его в свою кухню, как Веллер, который готовил форшмак на глазах у публики, как Якубович и Макаревич, разбрызгивая во все стороны морковный сок и кетчуп «Балтимор»…

Вровень с Киндерманом на рынке книг шел разве что Уткинсон. О желчности этого человека ходили легенды. Он извел колкостями не одного партийного работника в былые времена, выжил из квартиры собственную тещу. Он мог вызвать ненависть гаишника одним метким словцом, а другим тут же свести гнев на милость. Он был мастером гротеска. Он проповедовал в прозе «новый призматический стиль», стиль преломления граней сознания, разработав теорию опрокинутых фрустраций. Немного заумно, да. Но в сравнении с ним Хармс и Друзкин были просто детьми. Да, тип еще тот. Но талантище. Мощи в нем было, что в высвободившемся нейтроне, слетевшем ненароком с орбиты. Он валил читателя плошмяком, снопами, повергая дам в шок своими замысловатыми сравненьицами. После романа «Рыжий бес» ни один критик по эту сторону Ледовитого океана и Атлантики не сомневался в том, что он переплюнул Лесажа с его «Хромым бесом», слабым подражанием «Хромому бесу» Луиса Велеса де Гевары.

…Жизнь шла, книжный спрос не спадал, как курс доллара перед обвалом. А между тем спрос на ордена рос с каждым днем. Наград жаждали все. Не только олигархи, не только мелкие политики, богатые бандиты и аферисты средней руки. Жаждали наград и иностранцы, писатели, дипломаты Ливии, Монголии, Кореи, Украины… Возжаждали орденов и братья Каро. Ну разве не дико, разве не смешно — иметь литературный ресторан «Записки охотника» и не иметь медали за заслуги перед российской словесностью, перед русской феноменологией духа! Возжаждал орденов король Старого Арбата и Воздвиженки Сашка Муркин, родоначальник «Нового светского духовного движения» среди малых народов Севера. И будь моя воля, я бы Сашулю наградил. При всем своем богатстве он был мягким, доступным человеком. Зато какая неприязнь накатывала на Купцова и Ричарда, когда их осаждали с просьбой наградить «за бабки на культуру» коптевские группировки, армянская братва во главе с Ованесяном. Возжаждал железки на грудь крутой и мудрый Кукури, в холдинг которого «Страны третьего мира» входил и ресторан «Грузинская кухня». И что уж говорить об азербайджанских «мозговиках», заправлявших мелкими торговыми кланами в центре Москвы и патронировавшими все злачные места на территории поруганного, отданного властями России на произвол знаменитого «Дома Ростовых», где сиротливо съежился на постаменте оглохший от звона бокалов Лев Николаевич Толстой, ставший чужим в этой нелепой, неблагодарной стране» «Мозговики» больше всех жаждали орденов. Они как бы вросли плотью и кровью в русскую литературу, они питались ее соками. Орденов настойчиво требовал Мираб, глава пароходной компании «Оверкиль-плюс», куда входили все плавучие увеселительные плавсредства на Москве-реке и Оке. Будь моя воля, я наградил бы этого маленького черного волосатика со жгучими глазами, зиявшими над бородой, словно огоньки в шашлычнице, орденом Давида Сасунского, лишь бы он помог вернуть лоток Осе Финкельштейну и обуздал Нурпека и Карена, изредка наезжавших и на Рока с Костей. Аппетит у братвы рос. Они явно вознамерились забрать у них лоток. Моисейкин вился над ними как ястреб-стервятник. Что ни день он клевал наших героев замечаниями — дескать, антисанитария вокруг лотка, полно окурков на асфальте, хотя ни Рок, ни Костя, ни наши продавцы не курили. Улица есть улица. Толпу не перевоспитаешь. Они платили ежемесячно тысячу рублей с лотка за уборку тротуара. Моисейкин придирался — дескать, размыло надпись на лотке «Десять рублей книга», надо срочно обновить. А однажды он вдруг потребовал убрать столик, стоящий рядом с лотком «Пять ступеней».

— С сегодняшнего дня, — заявил он категоричным тоном, — столики на Новом и Старом Арбате запрещены!

— Но как же так? — удивился Костя. — Вся нечетная сторона Нового Арбата торгует преспокойно со столиков. Стеллажей там нет и в помине.

— Распоряжение префектуры касается четной стороны, — через губу обронил Моисейкин и удалился в сторону Воздвиженки, где временно по рескрипту главы управы «Арбат» торговля на месяц была запрещена. Но торговцы книгами, газетами, журналами, конфетами и не думали оттуда уходить. Они ежедневно платили ментам, и их никто не трогал. Не трогал и Моисейкин. Городские власти смотрели на нарушение своих же постановлений, распоряжений, указов спокойно. Самолюбие чиновников не задевало пренебрежение к их вердиктам. Они прекрасно понимали — город не так-то просто обуздать. К каждому торговцу инспектора не приставишь. Начнешь душить торговлю — рухнет городской бюджет: торговля кормила всех чиновников управы, на ее плечах была уборка города.

Проверки на улицах проводили спонтанно. Поводом могли Послужить какой-нибудь праздник, незначительное событие, день рождения Германа Грефа или, скажем, День города. Но подобные праздники я не понимал: почему именно в этот сентябрьский день город должен блистать чистотой, быть увешан плакатами и флажками, а в остальные дни быть таким, как всегда, можно в тонарах преспокойно продавать жареных кур с душком, нелицензируемые напитки, выпечку из подпольных цехов, бутерброды с бужениной второй свежести… Проверка совершала свой набег, подмочившие репутацию куры летели в урны, напитки снимались с полок, а на другой день жизнь снова входила в привычную колею, протухшие куры преспокойно возвращались на свои насесты…

Ах, если бы Рок смог описать изнутри управу «Арбат», если б мог назвать поименно всех чиновников, достойных пера Гоголя! Тип нового русского чиновника, который руководствуется не логикой, не здравым смыслом, а стремлением отмазаться от рутинных забот, от дурацких распоряжений, которые, по сути, все равно неосуществимы, но кто-то наверху — в мэрии, в префектуре — их упорно пишет и пишет, спуская вниз. В результате выморочная жизнь, разгребание бумажной шелухи отодвигает чиновника на немыслимое расстояние от живых людей и их забот.