Он начал про семейство Клюевских, но выходило так, что приплеталось и про многих других, с которыми те были в родстве. Да и пойди найди в деревне такого, кто во втором, третьем колене не породнился, не имел свояков! Семейства вроде разные, а сватаны-пересватаны, женились-переженились. С одного начал, а ниточка потянулась незаметно от человека к человеку. Выходило все вразброд, и Марей даже опечалился, отложил ручку в сторону, долго сидел в нерешительности. Но потом все же пришел к выводу, что не личности, как говорил корреспондент, главное в истории, не через них будет настоящая картина деревенской жизни, а через повседневные заботы, которые прежде и теперь долили мужика. Писать надо было, по его разумению, как раньше жили и трудились на промысле, про то, что многое теперь в рыбацком и крестьянском деле выпущено с рук, сенокосных угодий против прежних лет стало почти вдвое меньше. И сколько пожней, сколько лужков близ поймы заросло кустарником, а никому нет до того заботы, нет хозяйского отношения к земле, которой не убавилось и не прибавилось, ровно столечко и осталось, а люди от нее берут меньше, сами не замечая того. Нет, пожалуй, все же замечают, но это будто и не заботит особо, никто о том серьезно не тревожится.

Марей перевернул чистую страницу и продолжал писать:

«Недаром старики говаривали: что в удачливый час припасешь, то и в закрома положишь. Запас никогда не парит: Деревня наша от веку с прибрежных тоней кормилась и озер. И сами бавились вдосталь, и обозы отправлялись по зимнику в город с избытком, везли и соленую, и мороженую продавать. А что же получается, что наблюдается при настоящем моменте? Одни воспоминания о тех временах, когда свежая рыба была на прилавке кооперативного магазина. Нынче она на столе только у тех, кто сам расстарается рюжей, да и то ставят мужики украдкой, чтоб незаметно было для районной инспекции. Рыба, вон она, под берегом, а ловить ее не моги. Чуть что — штраф! Выходит, близок локоть, да не укусишь. Однако бросим исторический взгляд в прошлое. На тоне Конь-Камень, где ныне стало пусто, один лишь порушенный хутор семейства Клюевских, завсегда нарочный дежурил, поджидал момент, когда рыба повалит. Чуть что — опрометью скакал в деревню, в колокол бил. Народ, как, при аврале, валил на берег скопом, чтоб не упустить редкую удачу. Всей артелью неделю-другую трудились без передыху — зато был достаток в каждой избе. Почему ж сегодня, спрашивается, повернулись к береговому промыслу задом? Где-то в океане сейнеры сдают рыбу рефрижераторам, но мы ее и нюхом неймём, а колхозными отчетами да показателями сыт не будешь! Противоречие действительности и игра цифр в ведомостях. А желудок, граждане, ублажайте килькой в томате!»

Он написал в каких-нибудь три часа полтетрадки и устало отвалился на спинку стула, чувствуя, что с отвычки немеет рука и сводит плечо.

В маленькой комнатке было накурено досиня, пласты дыма теснились, вяло колыхались под низким потолком.

Марей отложил ручку, вышел из избы и сел на лавочку. Было уже за полночь. В небе несло лиловые тучи, обдерганные ветром, в бледной стылой одыми над холмами пряталась луна. Он смотрел на пустынную улицу и думал, что люди сейчас дрыхнут и никому невдомек, что он корпит над бумагой. Для них же, а прочтут ли когда-нибудь? Может, пропадут труды втуне.

Странное дело, принявшись за писание, он стал обдумывать и свою прошлую жизнь, и то, как жили другие. Столько лет составляемая им «Книга учета жизни», где собирал мелкие, в сущности, факты, незначительные происшествия, стала казаться ему попросту сводом чепухи. Подмечать и писать надо было о другом, только теперь он начал это понимать…

Жизнь в деревне за последние годы переменилась: и свет провели, и радио, стал летать в Чигру два раза в неделю самолет. Вроде должны жить в достатке, промышлять не меньше, а больше, чем в старые времена. А нынче каждый больше для себя лично старается; приходят к правлению колхоза чуть не в десятом часу, лишь бы отбыть кое-как день. Да тут еще мода на водоросли пошла. Заготовители с агарового завода в Архангельске платили по сорок копеек за килограмм — только дай. Многие деревенские выработали по три-четыре тысячи за летние месяцы, деньги шальные, даренные морем. Где уж тут до дальних сенокосов… Люди были при деньгах; чего в рыбкоопе не достать — везли из города сумками. Теперь летали за покупками в магазин самолетами…

…Марей курил, изредка вздыхал и думал о том, что одним его старанием дело не поправить. Но писать надо. Да, надо все же написать и положить на стол председателю, а там посмотрим. Время покажет. В крайнем случае можно в район, в Сосновец съездить, кое с кем поговорить. Ведь не для себя старается, не для денег… Он поднялся, в задумчивости побрел по улице. Его внимание привлек свет в гостиничном окне, где жил Куковеров.

— Ишь, не спит ведь. Поди, все пишет, — с ревнивым чувством отметил Марей. — Как же, у него рука, конечно, набита, слова как из короба сыплются…

Куковеров в это время трудился над главой о коллективизации. Он выбрал несколько наиболее удачных, по его мнению, абзацев из брошюры «Коллективизация сельского хозяйства в Архангельской области» и пытался свести их к какой-то единой мысли. Работа у него не клеилась, выходили общие плоские рассуждения. В брошюре удалось отыскать подробности о борьбе с кулаками в Шенкурском и Вилегодском районах, но о подвижничестве коммун в Чигре или Долгощелье он пока не нашел ничего. Глава получалась вялой. Время от времени Куковеров порывисто вставал, мерил комнату шагами, ерошил волосы, останавливался у окна, курил в раздумье, поглядывал на карту области, расстеленную на столе. Кое-где на ней он сделал пометки красным карандашом.

«„…Колхозное движение развивалось по преимуществу вширь по линии увеличения количества колхозов“, — писал он. Потом подумал и решительно перечеркнул. — Нет, слишком общо, общо, здесь надо бы привести хоть парочку конкретных примеров. Эх, раздобыть бы ту книгу, выведать у этого чудака Марея хоть фамилию автора, — досадовал он. — Но заведи я с ним об этом речь — непременно заподозрит, что хочу использовать для истории. Может, попросить Дашутку узнать у него? Дескать, хотела заказать для библиотеки…»

Два дня назад посреди улицы Куковерова остановил дед Гридя и, саркастически усмехнувшись, бросил с явным вызовом: «Когда ж ты, уважаемый товарищ корреспондент, строчишь, ежели все дни шастаешь по гостям? Марей-то, слышь, тоже историю Чигры составляет. Вот делов будет, когда сравним перед народом».

Куковеров попробовал отделаться от старика шуткой, но вышло у него что-то кислое, без обычной его бойкости. И хотя он не принял это оброненное мимоходом предупреждение всерьез, но все же в голове невольно саднило: «А вдруг и вправду помешают? Он ведь мнит себя местным летописцем…»