О том, как исторические сюжеты трактовались, можно судить по трем речам (или «декламациям-отчетам»). Первая (30 мая 1785 г.) называлась «Разговор между тремя лицами, именно Антонием, Октавием и Лепидом о триумвирате», вторая (10 августа 1787 г.) была посвящена религии греков и римлян, третья (7 августа 1788 г.) была нацелена на выявление «некоторых характеристических отличий древних поэтов от современных» 5. Любопытно, о чем юноша Гегель заставляет «разговаривать» реальных деятелей античной истории. Антоний начинает с обвинений в адрес Октавиана и Лепида – двух других триумвиров и виднейших «жителей свободного Рима» – в том, что те погрязли в роскоши и разврате, пренебрегли государственными обязанностями. Лепид, как заявляет Антоний, дал себя использовать другим людям, которые через него пробираются к власти. Октавиан в ответ упрекает Антония в ненасытном властолюбии, предрекает ему политическую смерть. Октавиан выражает надежду, что когда-нибудь он сам получит власть и докажет свое величие. Основная историческая канва взята Гегелем у Плутарха, который навсегда останется его любимым историком.

Подчеркнем два по крайней мере факта. Во-первых, существенно, что гимназическая речь Гегеля посвящена проблеме власти и решает ее в своеобразном «личностном» ключе. Обнаруживается граждански-нравственный подход к проблеме. Это начало неослабевающего и в дальнейшем развитии Гегеля, хотя и принимающего различные формы, интереса к политике. Во-вторых, сочинения Плутарха служили Гегелю только отправной точкой; изображение же характеров почти буквально, как верно заметил современный западногерманский гегелевед Отто Пёггелер, заимствовано у Шекспира. Древняя история, таким образом, опосредовалась в восприятии юноши Гегеля более поздним историко-поэтическим взглядом Шекспира.

О влиянии Шекспира следует упомянуть особо. К Шекспиру немцы, по словам Гёте, издавна относились «справедливо, доброжелательно и бережно…» 6. В годы учения Гегеля в гимназии вышел из печати новый перевод Шекспира, выполненный Виландом. Не станем вникать в сугубо специальный вопрос о достоинствах и недостатках этого перевода. Достаточно сказать, что он оказался важным событием в развитии молодого поколения тогдашней Германии, о чем также свидетельствует Гёте: «И вот появился перевод Виланда. Мы жадно проглотили его и стали рекомендовать друзьям и знакомым. Нам, немцам, везло в том смысле, что многие произведения других народов были с первого же раза легко и хорошо переведены на немецкий язык. Шекспир в прозаическом переводе (курсив наш. – Н.М.) сначала Виланда, а потом Эшенбурга, был понятен любому читателю, почему он и получил столь широкое распространение и оказал столь большое влияние» 7. В упомянутом гегелевском «Разговоре…» характеры римских триумвиров вылеплены в соответствии с драмой Шекспира «Юлий Цезарь». Можно утверждать, что склонного к историческим размышлениям гимназиста Гегеля более глубоко, чем литературные достоинства шекспировских драм (здесь и важны подчеркнутые нами слова: ведь перевод был прозаическим), захватывала трактовка характера исторических личностей, к деятельности которых юноша испытывал интерес [1] .

Для объяснения этой особенности умонастроения будущего философа соблазнительно сослаться на общий дух немецкой культуры 70 – 80 годов XVIII в. Ведь многие выдающиеся писатели, поэты, ученые, философы были захвачены работой над исторической проблематикой. Достаточно напомнить, что в эти два десятилетия достигла особого расцвета историческая драма (были написаны и пользовались огромной популярностью «Вильгельм Телль», «Орлеанская дева», «Валленштейн», «Фиеско» Шиллера; Гёте были созданы «Гец фон Берлихинген» и «Эгмонт»; в «исторических одеяниях» явились герои многих других наиболее влиятельных поэтических и прозаических произведений). Но как бы ни было удобно приписать интерес юного Гегеля к истории непосредственному влиянию «истористской ориентации» немецкой культуры, есть существенное «но»: Гегель в гимназические годы о культуре этой, в сущности, еще не имел никакого понятия.

Биографы Гегеля, опираясь на документы, показали, что в круге чтения штутгартского гимназиста, прилежного и думающего, все же еще почти не было современной отечественной литературы и философии. Судя по всему, Гегель-гимназист читал, кроме Шекспира, также Вольтера, Монтескьё, Руссо (влияние философско-исторических идей которых чувствуется в дневниках); он изучал произведения немецких просветителей 9, но ему были неизвестны перечисленные ранее исторические по форме произведения немецкой культуры, да и многие другие выдающиеся сочинения, которые в Германии снискали особую популярность, например «Страдания молодого Вертера» Гёте, «Разбойники» Шиллера. Знакомство Гегеля с ними еще впереди. В том, что неплохое, в сущности, образование, полученное юношей Гегелем, поначалу было оторвано от последнего слова интенсивно развивающейся культуры собственной страны, сказалось влияние окружающей среды – провинциального города, родительского дома. Кстати, с тем, что формирование ума и характера Гегеля происходило в Штутгарте, в Швабии, связаны некоторые черты личности, а также особенности дальнейшего трудного становления философа. Швабия имела неплохую репутацию в тогдашней Германии: считалось, что швабы – люди изобретательные, деловые, тяготеющие к техническим новшествам, способные к наукам, наделенным особым, «швабским» (шокирующим, по замечанию Г.-Г. Гадамера), остроумием. Но Штутгарт никак не выдерживал сравнения с такими городами, как Йена, Веймар, Берлин, Гейдельберг, Тюбинген, ставшими в то время центрами образования и культуры Германии. Поэтому когда Гегель уехал из Штутгарта, то поначалу он чувствовал и вел себя как неуверенный провинциал. И хотя в Штутгарте тоже жили или бывали люди, прославившие немецкую культуру второй половины XVIII в. (так, в этом городе Шиллер написал драму «Разбойники»), но с немецкой интеллигенцией той поры никак не пересекались жизненные пути гимназиста Гегеля и его семьи. Окружающая их среда – чиновники средней руки, зажиточные обыватели Штутгарта. Вспомнит же потом сам Гегель, – во фрагменте «Кто мыслит абстрактно?» (блестящий русский перевод его выполнен Э.В. Ильенковым): «…некий бургомистр жаловался в дни моей юности на писателей, подрывающих основы христианства и правопорядка; один из них даже осмелился оправдывать самоубийство – подумать страшно! Из дальнейших разъяснений выяснилось, что бургомистр имел в виду „Страдания молодого Вертера“» 10. Свое мнение о Штутгарте как духовной провинции Гегель ясно выскажет в письме Шеллингу от 16 августа 1803 г.: «Благодарю тебя за напоминания о Швабии. Для меня были неожиданностью различные художественные достопримечательности, которые ты открыл в Штутгарте. Но все же в качестве противовеса для всех прочих плоских и неинтересных вещей, что гнездятся там, этого мало» 11.

Чтобы 14 – 15-летний юноша из провинциального города сразу пробился к высшей культуре своей страны, рождающейся буквально на глазах его поколения, нужны были необычная школа и необычная семья. Между тем Гегель рос в типичной чиновничьей семье. И в школе и дома ревностно следили за соблюдением «основ христианства и правопорядка» – с этим более всего стремились увязывать образование, которое в Германии вообще и в Швабии в частности традиционно весьма высоко ценилось. Все помыслы и желания родителей, о чем скажет Гегель в упомянутой автобиографии 12, были направлены на то, чтобы сделать из старшего сына проповедника и теолога, человека, по понятиям тогдашней Германии, образованного и благочестивого. Такие «тонкости», как воспитание подлинного литературно-художественного вкуса, пробуждение самостоятельных мыслительных способностей, были, скорее всего, чужды семье чиновника финансового ведомства Георга Гегеля. То же можно сказать о тогдашней штутгартской гимназии – с одной, однако, существенной оговоркой. Обязательное в соответствии с учебными программами того времени изучение истории, особенно истории культуры, прежде всего античной, и было первоначальным – чуть ли не единственным – способом приобщения ума и характера незаурядного по своим задаткам юноши к вершинам человеческого творческого духа, способом восприятия настоящего литературно-художественного, да и вообще «духовного» вкуса. И когда Гегель станет домашним учителем, а позднее директором гимназии, он будет настойчиво подчеркивать уникальное воспитательное значение изучения молодым поколением истории, культуры человечества.

Итак, определенно можно говорить о воздействии на юношу Гегеля таких историков, драматургов, мыслителей, как Плутарх, Софокл, Платон, Аристотель, Шекспир, Монтескьё, Вольтер, Руссо, что, конечно, весьма немало. (Правда, их влияние вряд ли правомерно считать фундаментальным, изучение их работ юным Гегелем – достаточно глубоким.) Другие создания человеческого духа пока еще ждут своей очереди, в частности еще не освоена истористская тенденция немецкой культуры 70 – 80-х годов XVIII в. А все же почва для их восприятия уже подготовлена – и полученным образованием, и интеллектуальными интересами, и устремлениями юноши.

Таковы главные духовные итоги развития Гегеля в юношеские годы. Идейный и нравственный багаж, с которым он отправится, покинув в 1788 г. родной Штутгарт, в дальнейшее путешествие по дороге жизни – исторические знания, знание языков, некоторые так или иначе освоенные великие творения культуры человеческого духа, принципы «добродетели», проникшие в сознание будущего мыслителя в форме религиозной морали. Религиозные идеи и умонастроения прочно были преподаны юноше. Недаром же первую свою работу молодой Гегель начнет словами, имеющими, несомненно, и автобиографический смысл: «Религия – одно из самых важных дел нашей жизни. Уже детьми мы учимся лепетать молитвы, обращенные к божеству, нам складывают ручки, чтобы мы воздевали их к возвышенному существу, в нашу память входит целое собрание тогда непонятных еще фраз – для будущей пользы и утешения в нашей жизни» 13.