Скрипучий голос добавил несколько фраз на непонятном языке. Женечка скосила глаза. Голосок доносился из рюкзака!

Женщина скинула на спинку кровати плащ, осталась в широких кожаных брюках и мужском бесформенном свитере. Свитер явно связали вручную, грубо и криво; Женька непроизвольно отметила, что бабушка никогда бы не натворила спицами таких ошибок. Ольга встала на четвереньки, и бережно поставила на пол прибор, который назвала компасом. Маятники с зеркальцами закачались чаще, а на полу вокруг основания прибора образовалась дрожащая желтая линия. Как выяснилось позже, получилась не окружность, а семиугольник. Семиугольник стал расползаться по полу, слегка вздрагивая, как живой, и расползался, пока в него не попали тумбочка, кровать, Женечка и гостья. Компас непрерывно позвякивал, постанывал, похрустывал. Зеркальца шустро поворачивались, по вытертому линолеуму метались блики.

– Вы рождены под крик белой совы, и ваш отец пролил на вас кровь с вином? Ваша мать ушла из жизни, когда вы открыли глаза? Где ваши вещи? – деловито уточнила Ольга, словно речь шла о паспортных данных. Она откинула одеяло, бесцеремонно вывернула содержимое тумбочки. Явно что-то искала.

– Я не… – Женечка заткнулась.

Она родилась шестнадцать лет назад. В Стрельне, в удивительном, скрипучем бабушкином доме, а за кроватью роженицы, в клетке жил белый совенок. Так рассказывал позже папа. Мама кормила совенка с рук сырым мясом, он при этом смешно ухал. Когда фельдшерица стала кричать, и мама стала умирать, папа держал в руках стакан с вином. Он так сжал кулак, что стекло треснуло, и кровь брызнула на всех.

– Откуда вы знаете? – прошептала Женя.

– Ваша мать ушла, но не вы тому виной, это я тоже знаю. Те, кто шли по следу, надеялись погасить обе свечи.

После таких слов пациентка разом вспотела.

– Но моя мама умерла в родах…

– Разве ваша мать не оставила вам перо к вашим чернилам?

– Перо? К каким еще чернилам?

– Сударыня, молю вас, не притворяйтесь! – Ольга цепко схватила за руку, ее акцент усилился. – Вы ведь знаете, вы должны вспомнить, о чем я говорю!

– Не-ет… Ой, погодите, – Женька попыталась вырвать руку, но куда там! Сражаться с каменной клешней оказалось решительно невозможно.

– Покажите спину, покажите под мышками, молю вас! – ухитряясь оставаться вежливой, Ольга бесцеремонно ухватила пациентку за бока, задрала на ней пижамную куртку. – Не бойтесь же, он где-то здесь…

Женька слабо царапалась, но бандитка уже нашла то, что искала, утихомирилась, оставила курточку в покое. В дверь долбили в четыре руки. Галочка спряталась и дрожала под подушкой. Шкаф отползал, дерево трещало, но ручка не поддавалась. Кошмарная гостья каким-то образом закрепила или заклинила дверной замок, хотя Женечка со своего места видела – никакого замка нет. Эта двустворчатая дверь вообще никогда толком не закрывалась, створки свободно распахивались в обе стороны, чтобы могла проезжать каталка.

– Охрана где? – голосили в коридоре, потом донеслись мужские голоса: – Полицию зовите!

– Перо для ваших чернил, – гостья умоляюще плюхнулась на колени, – вы называете это родимым пятном. Прошу вас, мы проделали трудный путь…

В голове Женьки что-то сверкнуло, точно разбился елочный шарик. Внезапно она вспомнила – чернильница! То есть никакая не чернильница, а коричневая, странная такая штука, словно бы из очень твердого дерева, шершавый многогранник в бархатном мешочке, он хранился в маминой шкатулке под замком. Но папа… еще до того, как попасть в тюрьму, он называл эту вещь чернильницей, хотя чернила там наливать было некуда. Сидел как-то папа пьяный, тыкал в ту штуковину сигаретой, вспоминал маму и плакал.

– Когда к нам переехала Наташа, они с отцом поругались, и шкатулка… чернильница, она куда-то делась, – выдавила Женька.

– Куда-то делась? – женщина поморщилась, скороговоркой пробормотала несколько чужих слов. – Как можно терять самое важное, родовую память? Кто такая Наташа?

– Это папина… у папы тогда завелась новая жена.

– Жена? Эта женщина… вы уверены, что она все выбросила? Отвечайте, сударыня, это важно!

– Не знаю. Я всегда думала, что это… – Женьке стало вдруг стыдно, – что это подставка под чайник… тяжелая. А кто вы такая? Вы знали мою маму? Вы не можете здесь командовать.

– Вестник, малыши Привратника уже здесь, – тонко сказал рюкзак. – Они взяли след.

– Вы знаете, где живет эта Наташа? – наклонилась Ольга, и снова стала похожа на кошку.

– Ну… там и живет, где мы жили, за городом. Только теперь она там с новым мужем. Но она… она все захапала, и ничего не отдаст.

– Не отдаст? – усмехнулась гостья. – Молю вас, собирайтесь. Солнце не стоит на месте! – Женщина одним движением выдернула из Женечки иглу, оттолкнула капельницу, вытащила из-за пазухи пакет с серым, излишне волосатым свитером и такими же, как у нее самой, просторными грубыми брюками. – И прекратите задавать нелепые вопросы. Ваша соседка умрет, это верно. Но на ваш счет имеется иная вероятность. Если мы успеем.

В открытую дверь вовсю дубасили, Галка хныкала. Шкаф трещал, но не поддавался. До Женьки внезапно дошло, что трещит вовсе не шкафчик и не дверь. Сестры и дежурный врач ломились с той стороны прямиком в стену. Они не замечали, что вход рядом. Или видели привычную дверь совсем в другом месте! Хлипкая некапитальная перегородка скрипела и гнулась, при каждом толчке по бежевой краске бежали трещины.

– Я не знаю никакую Ле… Леопольдину… – выдавила Женька, зажимая струйку крови на локте. И тут же едва не поперхнулась. Откуда-то из памяти всплыла девичья фамилия бабушки, непонятная, то ли шведская, то ли немецкая. Похожая на Карлсона, живущего на крыше. И еще. Женька почти вспомнила, где раньше видела загадочный «компас». И то, что она вспомнила, было таким странным и нелепым…