— Лучше пойдем, пока солнце не встанет, а там ляжем.

Но когда мы собрались, то Гунтлей хотел идти в одну сторону, а Джесс — в другую сторону. Не было ни света, ни звёзд, чтобы ориентироваться.

— Я пойду с Джессом, — сказал я и пошёл.

А Гунтлей шёл сзади, ругался и пробирал особенно меня, говоря, что я негодяй и безтолков.

Когда рассвело, мы начали на ходу завтракать. Гуятлей, у которого уже не было никакой еды, молча шёл позади. Среди дня нас начала мучить жажда, и Джесс сказал:

— Может, мы во весь день не найдём воды, поберегите табак, ребята, берите понемногу зараз.

Но Гунтлей извёл уже и весь табак, так что нам пришлось поделиться с ним.

Вечером, в сумерках, когда уже ничего не было видно, мы услышали вдали грохот поезда. Он прозвучал в наших ушах, как самая сладкая музыка, и мы пошли с новыми силами. Наконец ноги наши наткнулись на рельсы. Но ни на восток ни на запад не было видно ничего, кроме рельсов, и нам пришлось лечь на том месте, где мы стояли, и дожидаться утра. Товарищи мои легли на самое полотно, головой на рельсы, но я не решился, я потерял всякое мужество и потому опять лег на траву. Пришла к концу и эта ночь, хотя я большую часть времени бегал вдоль полотна, чтоб согреться.

На рассвете Джесс вдруг приподнялся и сказал:

— Берегись, ребята, поезд идёт.

Так как он лежал головой на рельсах, то почувствовал слабое колебание в отдалении. Мы стояли наготове все трое и делали сигналы машинисту, хотя у нас не было денег. Гунтлей, этакая лисица, стал на колени, сложил руки и молился точно Богу. Но поезд промчался мимо. Это был поезд с пшеницей, он прекрасно мог бы взять нас. Двое замазанных сажей мужчин стояли на паровозе и хохотали над нами.

Гунтлей встал вне себя. Он сказал:

— У меня был когда-то револьвер, досадно, что у меня нет его сейчас.

Мы пошли на запад по полотну, утомительный путь через тысячи шпал, все равно, что идти по лежачей лестнице. Джесс и я съели по нескольку кусочков провизии; Гунтлей, безстыжий, попросил у нас кусочек, но мы не дали ему ничего. А чтобы остаток моей еды не попал в руки Гунтлея, покуда я спал, я съел всё на его глазах.

— Ты думаешь, это хорошо? — сказал Гунтлей с ненавистью.

Среди дня мы услышали другой товарный поезд. Джесс решил, что мы станем на расстоянии нескольких сот метров один от другого и попытаемся один за другим вскочить в поезд. Дым клубится далеко-далеко, весь поезд кажется таким маленьким, похожим на маленький язычок. Мы в величайшем волнении.

Гунтлей должен был попытаться вскочить первым. Он схватился за один вагон, но был слишком тяжел, чтоб попасть в него ногами, рука его вывернулась, и он должен был отпустить её и отлетел в траву. Я-то и не пытался вскочить, во мне не оставалось ни капли смелости. Джесс, наверное, вскакивал в поезда раньше, он быстро пробежал несколько шагов рядом с поездом, схватился рукой за ручку и в ту же минуту стоял обеими ногами на подножке.

— Ах, собака, он уедет от нас, — завопил Гунтлей, выплёвывая траву изо рта.

Вдруг поезд остановился немного впереди, мы видим, как двое служащих схватывают Джесса и ссаживают его. Когда Гунтдей и я подбежали к нему на помощь, было уже слишком поздно, поезд ушёл, и мы, трое бродяг, снова стояли посреди прерии.

Жажда мучила нас все больше и больше, Гунтлей во второй раз потратил весь свой табак, ему нечем спасаться, он плюёт белой слюной на руку и показывает нам, что у него жажда прямо не-человеческая. Тогда Джесс и я в последний раз делимся с ним табаком.

И опять идём и идём к западу. День клонится к закату.

Навстречу нам по полотну идёт мужчина, он идёт к востоку. Это бродяга, как и мы, у него шёлковый платочек вокруг шеи, он одет теплее нашего, но сапоги его хуже.

— Есть у, я пища или табак? — спросил Гунтлей.

— Нет, сударь, — спокойно ответил бродяга.

Мы обыскали его, слазили в карманы и за пазуху, но у него не было ничего. Тогда мы все четверо присели поговорить немного.

— Вам нечего делать на западе, — сказал новый бродяга. — Я шёл здесь два дня и две ночи, не видя народа.

— А что нам делать на востоке? — спросил Гунтлей. — Мы идём оттуда, шли с утра.

Но новый бродяга уговорил нас повернуть и идти с ним на восток. Весь наш трудный путь утром пропал задаром; теперь больше, чем раньше, мы надеялись, что найдётся добрый кондуктор, который позволит нам влезть на поезд с пшеницей.

Наш новый товарищ сначала шёл живее нас, потому что тело его было легче, и у него еще оставалось много сил. Но к ночи, когда мы вернулись к тому месту, где накануне ночевали, он начал идти медленнее и держался позади нас.