Формирование личности Джейн Остен проходило, как бы мы сказали сегодня, в интеллигентной обстановке – среди книг, постоянных разговоров о них, обсуждений прочитанного и происходящего. Хотя всю свою недолгую жизнь Джейн Остен провела в провинции: Стивентоне, Бате, Чотэне, Уинчестере, лишь изредка наезжая в Лондон, большой мир с его событиями и катаклизмами – войнами, восстаниями, революциями – постоянно врывался во внешне спокойное и размеренное существование дочери английского священника. Шли Наполеоновские войны, Война за независимость в Северной Америке, Англия была охвачена промышленным переворотом, по ней уже прокатились первые выступления луддитов, в Ирландии бушевали восстания. Не только газеты приносили в Стивентон, Бат или Чотэн волнующие новости. Джейн Остен состояла в оживленной переписке с братьями, их женами, детьми, дальними родственниками, а некоторые из них были непосредственными участниками исторических драм. Французская революция коренным образом изменила судьбу Элизы де Фейид, братья Чарлз и Фрэнсис воевали с Францией. В Вест-Индии умер жених Кассандры; в течение нескольких лет в семье Остенов воспитывался сын бывшего губернатора Индии Уоррена Гастингса. Письма соединяли английскую провинцию с революционной Францией, незнакомой и далекой Америкой, экзотической Индией и давали Джейн Остен бесценный материал для ее романов. Правда, ни в одном из них не найти рассказа о войнах или революциях, да и действие никогда не выносится за пределы Англии. Но по некоторым фразам, на первый взгляд кажущимся неважными, случайными, а главное, по тому, как Джейн Остен изображает своих героев, людей, живущих в мире, охваченном постоянным движением, ясно, что она неплохо ориентировалась в происходящем. Это особенно ощутимо в ее последнем романе «Доводы рассудка», где немало моряков, только что вернувшихся на сушу после военных действий, отличившихся в сражениях, плававших в Вест-Индию. Другое дело, что Остен не считала себя компетентной подробно писать о тех же военных действиях и начавшейся колониальной экспансии Англии. Сдержанность – черта не только творческого облика этой писательницы, сдержанность – основа всей ее жизненной позиции. И в этом отношении важно, что Джейн Остен происходила из семьи очень английской по царившей в ней атмосфере. Здесь умели глубоко чувствовать, но в то же время были сдержанными в изъявлении чувств. Преподобный Джордж Остен воспитывал своих дочерей не только воскресными проповедями, но и каждодневным примером – дух человека должен быть выше тягот жизни, болезней, голода, нищеты, смерти. Остены не рыдали, во всяком случае на людях, когда отправляли сыновей на войну, с которой те могли и не вернуться. Не лили слез, когда эпидемии косили жителей окрестных деревень, но в меру своих сил пытались помочь бедствию.

Вдумываясь в скупые факты ее биографии, приходишь к довольно безрадостному выводу. Жизнь не слишком баловала Остен. Оплакивала ли она погибшего жениха или не нашла достойного себе человека в своем окружении, но в тридцать лет Джейн Остен надела чепчик, объявив тем самым миру, что отныне она старая дева, простившаяся с надеждами на личное счастье. А ведь удел старой девы даже в такой дружной семье, как Остены, был не самым сладким. Приходилось подлаживаться под характер матери, женщины властной, требовавшей себе полного подчинения, мириться с капризами отца. Остены никогда не были богатыми, а после смерти отца, не позаботившегося о благосостоянии жены и дочерей, их обстоятельства стали еще более стесненными. Джейн обшивала семью, помогала матери по хозяйству.

Многое в своей жизни она, наверное, ненавидела – монотонную домашнюю работу, необходимость видеться с тупыми соседями, вести нелепые разговоры с их необразованными и духовно неразвитыми дочерьми, скрывать от них, что она пишет.

Сколько горькой иронии в рассказе о скрипящей двери в гостиной, которую не разрешала смазывать Джейн Остен. Скрип предупреждал ее о появлении нежданных гостей, и она успевала спрятать под скатерть листки почтовой бумаги, убористо исписанные ее аккуратным и решительным почерком. Свои шедевры она создавала за столом, где семья собиралась за завтраками, обедами и ужинами.

Джейн Остен начала писать рано – в четырнадцать лет. Начала не с подражания, а с пародии, да еще какой дерзкой! «Любовь и друшба» (ошибка в заглавии, конечно же, умышленная) – пародийный роман в письмах, в котором автор весело, впрочем, иногда и довольно зло смеется над традицией – над бывшими в те годы в большом ходу сентиментальными и чувствительными романами, где герои чуть что падают в обморок, умирают от любви, сходят с ума от горя и обо всем этом пишут друг другу в нескончаемых письмах. Эту книгу отличает юношеский задор, упоение от сознания, что автору под силу затеянное дело и что оно у нее так славно получается. Но легкость и очарование не должны нас обмануть. В изящной болтовне, льющейся со страниц «Любви и друшбы», несложно увидеть бурлеск, сатиру будущих, зрелых произведений Джейн Остен. «Остерегайся обмороков… Поверь мне, при всей их пикантности и даже уместности они могут, если ими злоупотреблять, самым пагубным образом сказаться на твоем здоровье», – в этих словах умирающей Софи, с которыми она обращается к безутешной Лауре, уже чувствуется ирония «Гордости и предубеждения», «Эммы», «Доводов рассудка».

Эти забавные письма писала молодая девушка, которую природа щедро наделила драматургическим даром: у каждого письма свое лицо, в каждом чувствуется личность автора, каждое способствует развитию действия и предлагает новый взгляд на происходящее.

Честертон первым обратил внимание на важность «Ювенилий», ранних произведений Джейн Остен: «В еще сырых сочинениях Джейн Остен подспудно проявляется острота ее воображения. Ее вдохновение, пусть еще совсем робкое, питается не внешними впечатлениями, но глубоким чувством. В ее юных опытах уже намечается тот острокритический взгляд на жизнь, которым она прославится со временем».

Этот острокритический взгляд, сокрушительная стихия смеха, упоение весельем ощущаются и в ее пародийной «Истории Англии», которую она по всей форме посвятила Кассандре, правда, тут же разрушила серьезность и торжественность, назвав себя «пристрастным, предубежденным и неграмотным историком», который не знает толком ни одной даты. Всю историю Англии она уложила в пятнадцать страниц. Впрочем, это было нетрудно при выбранном ею методе повествования. «События, пришедшиеся на время правления этого монарха (Карла I), были столь многочисленны, что мне с ними не справиться, да и вообще перечисление каких-либо событий (если они не имеют непосредственного отношения ко мне) кажется мне ужасно скучным занятием». Кстати, «историческая» задача Джейн Остен сводится к тому, чтобы доказать невиновность любимой ею Марии Стюарт и осудить ее противницу, Елизавету.

Такую решительность в обращении с материалом может позволить себе только прирожденная романистка, нутром чувствующая, что важно, а что только затормозит действие. Так же решительно, без затянувшихся экспозиций будут начинаться и зрелые романы Джейн Остен.

«Историю Англии» сопровождали забавные, несколько наивные в своем примитивизме рисунки Кассандры. Впрочем, они таковы не потому, что Кассандра плохо владела карандашом. Конечно же, и здесь игра, определенный замысел: именно такие «детские» изображения королев и королей соответствовали ироническому видению автора этого исторического сочинения.

Из-под пера Джейн Остен не вышло ни одной теоретической работы. Но вопросы эстетики явно занимали ее, и составить представление о литературных взглядах писательницы можно, обратившись к письмам, романам и даже «Ювенилиям». Ведь, читая «Любовь и друшбу», ясно, что четырнадцатилетняя писательница принимает в традиции, а что отвергает. Воспитанная на прозе Филдинга, Ричардсона, Джонсона, Стерна, она высмеивает эпигонов сентиментализма – авторов «романов чувствительности». Полемика с ними определила не только структуру, но и само название ее первого зрелого романа «Чувство и чувствительность». С точки зрения Остен, эти авторы вульгаризировали открытия Стерна и Голдсмита, подменяли изображение естественных чувств описанием слезливой чувствительности. Джейн Остен отвергла и распространенный в 80—90-е годы эпистолярный роман, в котором приемы Ричардсона, новаторские в середине века, превратились в застывшие формы, а стремление романистов искусственно сохранить жанр привело к выхолащиванию сути: переписка героев стала многословной, надуманной. Весьма отрицательно она относилась к «готическому роману» английских предромантиков. Особенно ей были ненавистны картины злодеяний и жестокости в «романах ужасов» ее знаменитого современника Мэтью Грегори Льюиса. Его роман «Монах», принесший особую известность автору, она считала безнравственным и не упускала случая это высказать. Более снисходительна она была к другому «готическому автору» – Анне Радклиф. С интересом и удовольствием читала ее книги: «Сицилийский роман», «Лесной роман», «Удольфские тайны». Она многое прощала Радклиф за естественность, которая даже описываемые ею ужасы делала не такими омерзительными. Впрочем, и Радклиф досталось в «Нортенгерском аббатстве»: «Как бы хороши ни были сочинения миссис Радклиф и как бы хороши ни были сочинения всех ее подражателей, они едва ли способствуют раскрытию человеческой природы – по крайней мере, в средних английских графствах. Об Альпах и Пиренеях, с присущими им людскими пороками и дремучими сосновыми чащами, они дают, возможно, верное представление. Быть может, Италия, Швейцария и Южная Франция в самом деле изобилуют описываемыми в романах ужасами… В Альпах и Пиренеях, возможно, отсутствуют смешанные характеры, и тот, кого нельзя назвать ангелом, видимо, обладает душой демона. Но в Англии это не так».