Дядя ещё реже стал ездить: Дим знает, где дядя проводит своё время.

Иногда ему так хочется всё сказать дяде. Но Дим молчит и только, сдвинув брови, исподлобья смотрит и смотрит на дядю…

Опять дует ветер, опять бегут облака по небу и качаются деревья.

Сидит ворона на вершине дерева и качается с ним. Ветер нагнул ветку, на которой сидела ворона, – ворона замахала крыльями и слетела на балкон. Потом она, переваливаясь, смело пошла прямо к Диму, остановилась, посмотрела на него и клюнула его за сапог. Так осторожно клюнула и улетела.

Дим всё чувствовал то место, куда его клюнула ворона, и так приятно было ему. Может быть, он понравился вороне, и она хотела его поласкать. Может быть, ворона опять прилетит? И Дим сидел и ждал ворону. Но ворона не прилетала.

* * *

Вот и лето прошло. Дим не сидел больше на балконе; укутанный, он ходил по запущенным дорожкам сада и смотрел на балкон, усыпанный жёлтыми листьями.

Много жёлтых листьев и на балконе, и на дорожках, и на деревьях – жёлто-золотисто-прозрачные там вверху, в яркой синеве осеннего неба.

Пустой балкон, пустой сад, и нет больше Наташи, а всё кажется, вот-вот мелькнуло её платьице и выйдет вдруг она из-за деревьев, как прежде, бывало, выходила, и скажет:

– Ты искал меня, и я пришла… А может быть, ты уже не хочешь? Ты скажи, и я уйду.

И Наташа внимательно, строго посмотрит на Дима, а потом сядет и начнёт рассказывать ему, как прежде.

Нет Наташи, нет вороны, – может быть, ворона ещё прилетит, может быть, сейчас прилетит и сядет, и начнёт ходить перед Димом…

И вдруг нашлась ворона. Она лежала мёртвая на земле под деревом.

Дим смотрел на мёртвую ворону своими большими глазами, и так жаль ему было вороны. Наверно ворона любила его, но ей тоже не позволяли играть с ним, и она скучала и умерла.

* * *

Пошли дожди, все листья упали на землю и когда-то такие красивые, нежно-золотистые, теперь грязные и мокрые, они уже гнили на земле.

Через потное стекло окна Дим смотрел на них из своей комнаты. Иногда под вечер прорывалось сквозь тучи солнце и красными лучами освещало сад, далёкие дачи, и так ярко горели их окна, как будто в них ещё жили, как летом.

* * *

Пришла зима, и снег упал.

Дим не мог больше ходить: он лежал в своей кроватке и думал.

О чём?

Его пальчики озабоченно перебирали край одеяла, большие, чёрные глаза смотрели перед собой.

Он думал о своих братьях и сёстрах, о Наташе. Все они теперь далеко в городе играют весёлые и счастливые. Когда-нибудь и он будет с ними и все вместе они будут в том дворце, где небо, и солнце, и земля сходятся.

Как обрадуется он им, когда опять увидит их. Они возьмут его за руки и они пойдут в тот сад, где ангелы поливают прекрасные цветы детскими слезами.

И Дим лежал в кроватке, оттопырив губки, и кивал своей больной головкой.

О, как он любил своих братьев и сестёр. Как будет весело тогда, и он скажет тогда дяде:

– Нет, нет, не обманывай, – я уже узнал, что ты мой папа. Ты, верно, думал, что я не буду тебя любить.

И он бросится к отцу на шею и станет так радостно, как прежде, целовать его.

Как жаль, что окна комнатки его выходят на восток и он не может видеть, как садится солнце, не может видеть своего дворца.

А может быть, дворец виден и при восходе солнца?

И на заре иногда, потому что он плохо спал, он поднимал штору и смотрел в окно, как в розовой дымке рассвета там далеко, далеко в нежно-алом небе загорался день.

Показывалось солнце, загорались первые лучи, счастливые, радостные прилетали воробьи к его окну и чирикали ему что-то весёлое.

Кажется, немного виден дворец, но он не мог долго смотреть в окно, и усталый он опускал штору и опять ложился и думал. Только непременно надо, чтоб братики и сестрички хоть раз увидали его, чтоб могли потом узнать в том дворце Дима. Раз Егор пришёл и обещал, что на сочельник привезёт к нему братьев и сестриц. Когда бы скорее приходил сочельник!

VI

Ранние сумерки спускались на землю.

Егор был выпивши и, набирая дров для печки Диминой комнаты, говорил на кухне:

– Разве это люди? Я сегодня прихожу к этой толстой – выбежали детки. Я говорю им: «А братик ваш Дим умирает: попросите маму, чтоб ради праздничка отпустила вас к нему». А она как выскочит: «И как ты смеешь?.. и пошёл вон. Нет и нет, – кричит, – детки, у вас никакого братика». – «Как нет? говорю, грех, говорю, и чужую вещь украсть да спрятать, а вы душу детскую крадёте, да прячете, – Бог душу жить послал, славить Его имя велел, а вы нет»…