Шрифт:
Я получаю от мамы телеграмму и еду встречать её на Киевский вокзал. Огромная тяжёлая сумка с грушами и яблоками, гостинцами от сватьи Валентины Ивановны. Когда мы подъезжаем на метро к станции «Текстильщики», и поезд выходит на поверхность, мама проговаривает ласково: «Вот, как к Данилиным ехать, поезд тоже выходит из туннеля…» Я так и слышу нежный мамин голос!
Мама несколько дней живёт у меня, знакомится с девочками, с Розой. Роза специально приходит в гости, я её приглашаю, у нас пир горой! Затем мама показывает мне большую красивую фотографию маленького Гены, спокойно сидящего в окружении двух своих бабушек, и я прошу её рассказать про мальчишку. Он послушный? Мама улыбается и рассказывает: не очень. Потом, подумав, добавляет: но терпимо… Гена хвастает мне: мой папа капитан! А я ему и говорю: я твоего папы – мама! «Уж не знаю, понял он или нет», – задумчиво-задумчиво проговаривает моя мамочка. А я думаю так: какая разница, понял или нет. А между тем, только это и важно! Но где же мне в мои 17 лет понимать всё так, как мама!
Мама говорит: Северный вокзал; я не переспрашиваю, а думаю: да! конечно, мама так говорит про Ярославский вокзал. Покупаю билет на поезд до Вельска: мама едет в гости на свою родину. Вечерком после моих занятий мы едем на Красную площадь, просто погулять. Когда мы проходим рядом с важной Никольской башней, осенённой рубиновой звездой, мама неожиданно говорит задумчиво и нежно:
– Бывало, постучишь вот в это окошечко, и Сано выглянет…
Вот это да! Я никак, ну никак почему-то не могу себе этого представить. Окно неплотно завешено изнутри простыми белыми занавесочками, точно такими же, как у нас дома на кухне. Горит яркий свет: голая лампочка, очень яркая; наверное, 250 ватт. Мамин брат дядя Саша служил в армии в Москве, в Кремлёвских войсках, как раз в то время, когда мама училась в пединституте им. В.И. Ленина. Бабушка Анастасия Петровна приезжала в Москву проведать своих милых детей: есть фотография, мне она так нравится! Какие хорошие лица!
Вот мы выходим из Александровского сада, проходим мимо Боровицких ворот и подходим к необычному арочному наземному павильону станции метро “Кропоткинская”. В самом начале улицы Рылеева в кондитерской покупаем бесподобные конфеты-помадки, которых я никогда не вижу в наших булочных-кондитерских. Я решаю приехать сюда потом ещё раз, купить что-нибудь к чаепитию, которое я хочу устроить на свой день рождения – очень скоро! Глядя вдаль узкой извилистой улицы Рылеева, мама мечтательно говорит мне:
– Здесь я жила у дяди Васи. Гагаринский переулок…
Я смутно помню, мы были у них в гостях, пили чай, мне было пять или шесть лет. Я была какая глупая, мама не купила мне в ГУМе шариковую ручку за 70 копеек, и я плакала об этом на всю Красную площадь. Мама почему-то не могла меня успокоить, я очень горько плакала. Женя когда рассказывает, как мы шли по Красной площади и как я плакала, то тон у него очень неодобрительный… Но я же маленькая была!
– Дворец Советов, – говорит мама, вспоминая. – Здесь была такая станция метро.
– Но теперь это «Кропоткинская», – полагаю я.
– Князь Кропоткин? (Мама называет его имя-отчество.) Лишь бы Сталину назло, всё переименовывают, – тихонько ворчит моя мамочка, явно не желая давать мне ни малейших разъяснений на эту тему.
Я так думаю, маме не нравилось, как быстро летит время: вот уже 27 лет прошло с тех пор, как она училась в Москве, а следы той Москвы буквально на глазах ускользают и ускользают. И ещё: как историк мама понимала, что не надо быстро всё менять до неузнаваемости, люди будут всё равно потом по крупицам собирать и даже возвращать прошлое. Я вспоминаю: четыре года назад мы путешествуем-гуляем по Москве, и мама задумчиво произносит: «Красные ворота… Красные ворота… Где же это?» Затем она решительно подходит к почтенной даме и говорит ей, именно не спрашивает, а проговаривает:
– Извините пожалуйста! Красные ворота.
И незнакомая собеседница сразу же отвечает одно слово:
– Лермонтовская.
Нимало не удивившись. Как пароль.
А я пишу этот текст в 2014 году, вспоминаю события 35-ти летней давности, и мне совсем не кажется, что это было в незапамятные времена. Досадно мне или нет, что всё не так?! Нет, мне смешно. Всё поменялось местами: раньше единицы преподавателей не хотели учить нас честно, они, эти бездельники или тупицы не ведали, что мы над ними же и смеёмся первые. А сегодня я выполняю студентам контрольные, курсовые и дипломные работы по русскому языку и литературе за деньги, и современные студенты убеждают меня писать попроще, или иногда писать вообще что попало:
– Вы думаете, она будет читать?!
– Не говорите мне такое, пожалуйста! Мне очень вредно от вас это слышать.
Я прихожу с занятий, мама ждёт меня и рассказывает новости: заходил Антон, я угостила его грушей, он сказал спасибо. Ну и Антон, воплощённая вежливость: спасибо умеет говорить, надо же, думаю я. Мы все говорим Тошка, Тошка или даже Тоха, и мама сама решила, как зовут этого хорошего человека из Новосибирской области.
Провожаю маму на поезд, уже завтра она будет в Вельске, а сейчас строит планы: встретит её Таня, племянница, или нет; они живут на Аргуновском, это близко от города. Мама так задумалась, ушла вся в свои мысли-воспоминания, что не поясняет мне, что это такое – Аргуновский? Переулок? Но оказалось, посёлок на окраине города. Я говорю, что встретит, конечно. Что я могу ещё сказать маме?! Мама говорит о племяннице, дяди Сашиной дочери так нежно: Таня Третьякова, как будто это её собственная дочь. В Архангельской области так принято говорить, и меня мама иногда именует Таня Норкина. Мне очень нравится, когда мама так говорит.
Сентябрьское «бабье лето» – одна из немногих радостей жизни в самом начале второго курса. В тёплый душистый жёлтый солнечный выходной, в воскресенье, мы с Наташей идём в парк «Кузьминки» учить какой-то предмет, берём тетради, покупаем по дороге пакет сливок; мы будем пить их прямо из пакета по очереди. В парке мы садимся на землю на разостланные куртки. Но сначала мы решаем попеть песни. Песен мы знаем очень много, и все хорошие. Мы поём их долго, старательно, не пропуская ни одной; for example, песни из телефильма «И это всё о нём…»: