Я так хорошо помню день ее появления на свет, и так хорошо помню отрешенность Аны, когда она взяла ее на руки, но, к сожалению, совершенно не могу вспомнить свои эмоции. Слишком переживал за своих девочек. Осмотрев дочь, нашу дочь, Ана поднесла малышку буквально к лицу и просто слушала её дыхание.

– Кристиан, она живая.

Деми родилась чуть раньше срока, но вполне здоровым ребенком. И я просто представить не могу страх Аны в тот момент, достаточно зная о ее прошлом.

Первый триместр Ана вела себя так, будто ничего не происходит, не обращая внимания на жуткий токсикоз. Лишь по вечерам разглядывала себя в зеркало, поглаживая плоский животик. В такие моменты я обнимал ее со спины, обещая, что всё будет хорошо. Она лишь кивала, но не верила мне, каждый раз ожидая трагедии, когда уединялась.

Если бы я раньше знал, чего ей стоило согласиться, то никогда бы не предложил попробовать.

Если Эпсон всё еще жив, то я надеюсь, что он страдает за то, что делал с Аной. Он должен был остановиться сам и остановить её. Чёрт возьми, смириться. Они просто несовместимы. В конце концов, дело было явно не в Ане.

Эта женщина перенесла на своих плечах такое горе, что я не мог поверить ей. Одна естественная беременность, оказавшаяся внематочной. До безумия много попыток ЭКО, только шесть из которых оказались успешными. Пять прервались в первом же триместре, одна была почти до пятого месяца. На очередном УЗИ не услышали сердцебиение ни одного из двух плодов. И их сын, долгожданный и зачатый без помощи врачей, смерть которого врачи просто не смогли объяснить. С Аной всё было хорошо, с плодом, никаких заболеваний и следов асфиксии. Так случилось.

И она рассказала мне об этом только тогда, когда у нас получилось, когда врач подтвердил беременность.

Я не знал, просто не знал, кого мне хотелось ударить в тот момент: себя за эгоизм, или её выпороть за глупость, за полную безответственность по отношению к своему здоровью.

Диметрия Кэри Грей.

Я был за более традиционное имя, но Анастейша с таким огнем в глазах доказывала мне, что будет здорово, если и у дочери будет греческое имя, как и у Теодора, что я просто… побоялся спорить.

Я побоялся спорить не с женой, а с тем истеричным монстром, уплетающим мидий в шоколадном соусе, и был вынужден согласиться.

Я не соглашался лишь с тем, что Ана взяла привычку говорить “родной брат” или “родная сестра”, когда говорила о Теодоре и Диметрии, но не использовала это слово для Софии. И это стало поводом для большого скандала, когда Софи случайно сказала нашей маме: “я свою заколку отдала папе, а папа не отдал мне!”, и Ана серьезно отругала её. Ей не нравится, когда София называет меня “папа”, но на наши отношения с малышкой это совершенно не влияло.

Мы не разговаривали с Аной неделю, как я не пытался извиниться, и мне пришлось, как порядочному супругу, всю неделю спать на диване, пока Ана не забралась ко мне в постель, крепко прижимаясь и шепча:

– Вернись ко мне. А то без тебя очень холодно спать.

Как я мог перечить жене? Разве я мог отказать своей девочке согреть ее? Оба были виноваты. Она не должна была ругать Софи, я не должен был так яростно заступаться за ребенка.

Деми хнычет в своей кроватке, ворочаясь, и я беру ее на руки, крепко прижимая к себе.

– Па, - моя маленькая Ана обнимает меня, устраиваясь на плече, и я кружу с ней по комнате, укачивая.

Анастейша говорит, что малышка похожа на меня, но это не так. Она просто копия Аны, и я уже готовлюсь допрашивать каждого парня, что будет пытаться ухаживать за такой красавицей.

Я знал, что рядом с Аной я становлюсь тряпкой, но Диметрия просто подавила меня. Как еще одно доказательство, что малышка вся в маму.

Мы больше года пытались зачать ребенка, и в конце концов негласно сдались, отказавшись от идеи ЭКО изначально. Возраст, здоровье, но надежда долго не умирала ни в ком из нас, до определенного момента. После прекрасного ужина Ана протянула мне тест с положительным результатом. На менопаузу.

– Ева посоветовала мне сделать сегодня. И оказалась права, - моя девочка громко всхлипывает, а хорошо узнав ее за это время, я хватаю ее за запястье, чтобы не сбежала, как она и намеревалась.

– Не плачь, пожалуйста, Энни, малышка, - я сжимаю её в своих руках, укачивая.

– Мне очень жаль. Прости.

– Дурёха моя, ну что ты. Я тебя люблю. И это не обсуждается.

Я был расстроен до чертиков, но просто не имел права показывать свои эмоции. Анастейша страдала намного сильнее меня, как минимум из-за стыда. И страха, что я могу уйти, игнорируя мои слова, что мне нужна только она, в любом виде и состоянии. Как восстановить ее самооценку я просто не представлял.