В настоящее время на Западе, и особенно в ФРГ, широко распространен тезис о том, что раскол Германии является будто бы главной причиной раскола Европы на два лагеря и возникновения «холодной войны». В действительности все было наоборот: раскол Германии и Европы явился прямым следствием развязанной Западом «холодной войны» против Советского Союза. Эта детально продуманная акция должна была изменить соотношение сил в Германии в пользу Запада.

Политические взгляды, которые я здесь излагаю, сформировались у меня, конечно, не в один день. Мне потребовались годы, чтобы понять, как следует оценивать развитие международной обстановки. Но одно я постиг быстро: силы, приведшие к войне, не могут быть гарантами прогресса и благосостояния. После войны появился шанс попытаться начать все по-новому, но вместо этого последовательно реставрировалось старое.

В эти годы поиска нового мировоззрения жизнь свела меня со многими интересными людьми из самых различных кругов. Я часто ездил в советскую оккупационную зону, чтобы принять участие в мероприятиях, проводившихся во время каникул в университетах Йены и Лейпцига, потому что меня интересовало, как там развиваются события.

Во время одной из таких поездок я познакомился с Лео Бауэром, заведующим отделом на радио ГДР. Позднее он стал советником Вилли Брандта по вопросам восточной политики. Он всегда расспрашивал меня о настроениях в тех кругах, с которыми я общался. Для меня он являлся типичным ортодоксальным коммунистом. Он неоднократно предлагал мне переехать в Берлин и работать на радио под его руководством. Я отклонял его предложения, поскольку к этому времени моя жена тоже переселилась в Рендорф и мы смогли обеспечить себе вполне сносное существование. Лео Бауэр был одной из колоритнейших фигур послевоенной внутригерманской политики. Несколько лет спустя я вновь встретил его, на этот раз в картотеке БНД. Бауэра зарегистрировали как находящегося на подозрении у этой службы.

Приблизительно в 1947 г., еще до денежной реформы, я познакомился с советскими офицерами — слушателями высших военных учебных заведений (в Бонне тоже были такие же английские офицеры, осуществлявшие контрольные функции), которые произвели на меня хорошее впечатление в чисто человеческом плане. С ними у меня возникали политические дискуссии, часто довольно жаркие, но бывали также и веселые студенческие вечеринки. На основе этих личных контактов возникла атмосфера доверия, так что я без колебаний рассказал им о моем прошлом и моей бывшей деятельности. Они ничем не попрекали меня, хотя я работал в учреждении гитлеровской Германии, которое пользовалось очень дурной репутацией, и сказали, что примут как друга любого, кто искренне выступает за мир. При этом они, конечно, не имели в виду разведывательную работу, а только общественно-политическую деятельность.

В ходе дискуссий советские люди постепенно узнавали меня, а я их. Но только два года спустя у меня состоялся откровенный разговор с офицерами советской разведки. Они поддерживали контакт с одним моим знакомым времен войны, который передал мне приглашение приехать в Берлин для разговора. Этот знакомый, Ганс Ц., позднее ставший также сотрудником одного из филиалов организации Гелена, взял затем на себя труд доставлять мои материалы в Берлин и поддерживать связь, так как его поездки в бывшую столицу рейха обращали на себя меньше внимания, чем мои. Несколько лет спустя он подключил к доставке моих материалов нашего общего знакомого Эрвина Т., но сам Эрвин не вел разведывательной работы и не знал, что он перевозил. Ганс Ц. уже умер, а о судьбе Эрвина Т. я ничего не знаю.

Я не боялся встречи с советскими разведчиками. Я попросил их учесть некоторые оговорки с моей стороны, и они выполнили эту просьбу.

В ходе процесса по моему делу в федеральном суде более детальные обстоятельства развития наших отношений остались нераскрытыми, и я не счел своим долгом раскрывать их, поскольку суд все равно имел собственное мнение.

Оглядываясь назад, я должен сказать, что меня удивило большое доверие, оказанное мне с советской стороны. Все-таки я был военнослужащим СС и работал в фашистской разведке. Когда я значительно позже поинтересовался этим, мне ответили: «А почему тебя это удивляет? Мы знали о твоей предыдущей жизни. И видели, что мы с тобой найдем общий язык».

После завершения моей учебы в Боннском университете я работал в конторе адвоката Пробста, занимавшегося делами министерства по общегерманским вопросам. Позже я получил место в этом министерстве и до конца 1951 г. работал в отделе по делам беженцев. Моя задача состояла в том, чтобы подробно опрашивать в лагерях для беженцев всех прибывающих туда бывших сотрудников народной полиции ГДР. В ту пору я часто ездил по этим лагерям, расположенным в разных местах, в том числе и в Западном Берлине. Тогда же я впервые увидел Герберта Венера, с трубкой во рту, с мрачным взглядом, всегда сосредоточенного. Он был председателем какого-то комитета в бундестаге, который пожелал получить информацию об одном из лагерей.

Результаты моих опросов оказались весьма продуктивными и по тому времени близкими к совершенству. Я их обобщил, а федеральное министерство по общегерманским вопросам издало их в форме брошюры под названием «О структуре народной полиции в советской оккупационной зоне по состоянию на начало 1951 г.». В ней содержалось все, что тогда можно было узнать о народной полиции: структура, вооружение, дислокация, штатное расписание и обучение, фамилии руководящего состава. Результаты моих опросов были тщательно зарегистрированы сотрудниками Гелена. Так я попал в поле зрения этой организации. Некоторые из моих знакомых также позаботились о том, чтобы там обо мне узнали. Все это позже привело к выходу службы Гелена непосредственно на меня.

Упомянутая брошюра пошла также в ООН, поскольку кому-то понадобилось «доказать», что в советской оккупационной зоне приступили к тайному созданию армии. Это был отвлекающий маневр, так как именно правящие круги ФРГ в действительности следовали агрессивному курсу и еще более обострили его после нападения США и их приспешников на Корейскую Народно-Демократическую Республику. Достаточно вспомнить о требовании Аденауэра от августа 1950 г. создать из числа добровольцев армию в 150 тыс. человек, которая бы стала составной частью так называемой европейской армии.