Тут станешь считать дни, часы и минуты до такого свидания!

И оно, свидание, состоялось. Но какими и куда вернулись ушедшие на полудень хлеборобские племена? Конечно же другими, каждый со своим наречием: пережидавшие на чужбине хлеборобы, как перелетные птицы, обрели в языке протяжное О, поскольку плакали и пели гимны, тоскуя по родине. Не отсюда ли эта русская ностальгия тех, кто ее покинул и живет на чужбине? Они и русскими-то становятся только там, вдруг осознав свое положение, ощутив неразорванную пуповину. Ловчие же люди обрели суровый, немногословный нрав, соответствующую «рубленую» речь и сохранили «акающее» ее звучание. На морозе не поголосишь, не попоешь и даже не поплачешь. Однако возвращение было стихийным, разновременным, и потому племена перемешались: северяне оказались на Черниговщине, «окающие» южане — в поморье, где родился кудесник русского языка Владимир Личутин; на Вологодчине, на реке Ра Нижегородской земли тоже «заокали», а «люди с коло», сколоты ушли в Причерноморье — возможно, погреться после столь длительной зимовки.

Однако же возникшая традиция письма оставалась единой, впрочем, как и опознавательные орнаменты. Конечно же появление множества наречий, с одной стороны, усовершенствовало Дар Речи, сделало его подвижным, многократно обогатило цветами, оттенками и, главное, обеспечило невероятную выживаемость, но вместе с тем ослабило образовательность языка. И теперь письменность стала служить неким посредником, мерилом, а то и истиной в последней инстанции. Сверять «по писаному» начинало входить в норму, и, скорее всего, отсюда возникла эта бесконечная вера в начертанное слово. Положенное на доску, бересту или пергамент в виде знаков, оно обретало некий особый магический смысл, одновременно выщелачивая магию из устного языка

Надо отдать должное письменности, позволившей сохранить до наших дней и древнее начертание слова, его смысл, значение, употребление — это не считая собственно знаний, добываемых нами из ветхих текстов. Правда, все время приходится прорываться сквозь религиозные догматы, более поздние наслоения, редакторские и цензурные правки, но и все это тоже история, информация к размышлению. Чем далее мы уходим от прошлого, тем ценнее становится каждое слово предков. Благодаря письменности мы сегодня прикасаемся к сокровищам «Слова о полку Игореве», изложенному «старыми словесы по былинам сего времени».

То есть древним, по крайней мере дохристианским, стилем, поэтому можем судить о психологии наших пращуров, об их образе мышления и поведения, наконец, знакомимся с героями забытого эпоса — Карна, Желя, неведомый Див. А какая поэтика, какая страсть и какое филигранное владение языком в «Молении Даниила Заточника»! Все это замечательно, но вместе с тем письменность постепенно начала притуплять образовательный инструмент, поскольку сделалась всегда открытой лазейкой в наше сознание и способом насаждения иной, пусть даже не такой и чуждой идеологии.

И, наконец, письменность сама стала инструментом влияния и манипуляции, когда обрела форму «святого писания», канона, непререкаемого авторитетного священного слова, однако же написанного человеком.

Никто пока еще не читал слова, написанного Богом...

В пору бесписьменной культуры язык был основным носителем знаний исключительного всех областях, которых касался разум человеческий, и всецело соответствовал Дару Божьему. В консервированном виде слово хоть и не портится, но становится опасным из-за консервантов и самих «консерваторов», предлагающих нам подслащенный яд или наркотики. Наличие письменности следует рассматривать теперь с точностью наоборот — как признак деградации сознания, утраты свойств памяти. Чем больше мы доверяем бумажке с заметкой, шпаргалке, ежедневнику, тем меньше становится у нас в мозгу клеток, способных накапливать и хранить информацию. Мало того, начинают атрофироваться уже имеющиеся — такова современная зависимость языка от письменности, открывающей беспредельную власть над умами. Журналисты, то есть особый класс неприкасаемых пишущих людей, новодельные жрецы слова предлагают нам любой свой продукт — от поваренной книги до философского труда. Поэтому у нас нет ни здоровой пищи, ни вразумительной философии.

И все это катастрофически продолжает развиваться, особенно с обретением пишущими телевизионного видеоряда и появлением компьютерной техники. Теперь писателями у нас называют себя те, кто просто в школе научился писать, а в последнее время им и знаков выводить не нужно на уроках чистописания, просто тыкать пальчиком в клавиатуру. Без цифровой технологии мы уже не в состоянии запомнить номер своего телефона, код на двери, дату рождения детей, жен и матерей. Если у вас в толчее стащат мобильник, вы становитесь слепым, глухим, беспамятным и беспомощным... Кто еще не испытывал такого состояния?

И ладно бы, доверив равнодушной электронной цифре бытовые знания, мы тем часом занимались некими более важными делами, решали проблемы глобального, космического порядка, постигали сверх- науки, позволяющие нам, к примеру, заштопать озоновые дыры, создать новый вид щадящих природу топлива, энергии, получения продуктов питания. Нет, мы по-прежнему жжем бензин в двигателях наших машин, из недр качаем нефть и газ, как и в неолите, едим хлеб, овощи и мясо, желательно экологически чистое и без генетических изменений, а тряпки на наше бренное тело желательно напялить из натурального материала, льна, например, хлопка или шелка.

Мы по-прежнему пьем соки Земли, а электроника и нанотехнологии нам необходимы, чтобы выпить его побольше и без приложения какого- либо труда, — этакие оцифрованные упыри.

«Прогрессивные» технологии, в истоке коих и лежала письменность как консервант знаний, в скором времени довершат великое технократическое начинание человечества — полностью истребят божественное начало в человеке. Мне могут возразить — и возразят непременно: мол, только используя передовые технические достижения, можно открыть новые виды топлива, создать принципиально иную энергетику и так далее. Мол, еще немного, еще чуть-чуть, и совершится грандиозное открытие, мы — на пороге глобального переворота в науке. Обман чистой воды! Точнее грубое вранье, и врут нам гигантские международные корпорации, производящие как раз эту цифровую продукцию, чтобы не утратить рынок сбыта.