«Гмм! Я удивлен! Ты производишь впечатление... ну, не сказать, чтобы тупицы, но довольно-таки неотесанного парня».

«У меня другое представление о себе. Я позволяю себе некоторую настойчивость только потому, что меня беспокоит судьба моего отца».

«Лучше поговорим о Наварте. Вот просто восхитительный отрывок! Поэт замечает лицо в толпе — на какое-то мгновение — но второй раз его уже не увидишь, оно исчезло. Это лицо преследует Наварта несколько дней, и наконец он дает волю своему воображению в нескольких десятках чудесных четверостиший, диковатых и судьбоносных, пульсирующих ритмом. Каждое заканчивается рефреном:

«Так жизнь ее пройдет — и так она умрет —

И ветер времени следы ее сотрет»».

«Очень мило, — кивнул Глоуэн. — Вы полагаете, что я сюда пришел, чтобы вы читали мне стихи?»

Флоресте надменно поднял брови: «Это привилегия, а не обязанность!»

«Я хочу выяснить, что случилось с моим отцом. Судя по всему, вы это знаете. Не понимаю, из каких соображений вы продолжаете водить меня за нос».

«Не пытайся меня понять! — заявил Флоресте. — Я сам затрудняюсь в понимании своих соображений. Прошу обратить особое внимание на множественное число».

«Скажите мне, по меньшей мере, знаете ли вы наверняка, что случилось? Да или нет?»

Флоресте задумчиво погладил подбородок. «Информация — ценный товар, нередко отличающийся сложностью структуры, — произнес он наконец. — Зерна информации дают неожиданные всходы, ими нельзя разбрасываться, как конским дерьмом по свежевспаханному полю. Знание — сила! Тебе не мешало бы запомнить этот афоризм».

«Вы так и не ответили. Вы вообще собираетесь мне что-нибудь сообщить?»

Тон Флоресте стал еще более назидательным: «Я сообщу тебе вот что — слушай внимательно! Совершенно очевидно, что нашей Вселенной свойственна утонченная, можно даже сказать, чувствительная до трепета природа. Ничто не движется, ничто не происходит, не вызывая другие движения, последствия, расходящиеся волны. Изменение неотвратимо в структуре космоса, и даже Кадуол с его Хартией не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадуол! Какие ландшафты, сколько плодородных земель! Луга ярко зеленеют под солнечным светом, приглашая всех и каждого, существ великих и малых, наслаждаться жизнью по-своему. Жвачные животные могут пастись, птицы могут летать. а люди могут петь свои песни и танцевать свои танцы в мире и гармонии. Так оно и должно быть, если каждый будет довольствоваться своей долей и делать то, что считает нужным. Таково представление многих благородных людей о будущем на этой планете и во всей Ойкумене».

«Вполне возможно. Так где же мой отец?»

Флоресте сдвинул брови и сделал нетерпеливый жест рукой: «Неужели ты настолько туп? И почему нужно кричать мне в ухо? Ты разделяешь идеалы, о которых я только что говорил?»

«Нет».

«А Бодвин Вук?»

«Нет, Бодвин Вук тоже так не считает».

«А твой отец?»

«И мой отец тоже. По сути дела, на станции Араминта так не считает почти никто».

«Что ж, многие люди — и не только на станции Араминта — руководствуются более прогрессивными представлениями. Но я уже сказал более чем достаточно, и тебе пора идти».

«Как вам будет угодно, — согласился Глоуэн. — До свидания».

Глоуэн покинул тюрьму и весь остальной день занимался своими делами. Следующее утро он тоже провел, проверяя различные документы. После полудня он решил пообедать в «Старой беседке», и там его нашел Бодвин Вук.

«Ты где прячешься? — поинтересовался директор отдела расследований. — Тебя повсюду ищут!»

«Видимо, никто не догадался заглянуть в архив. Кому я срочно понадобился?»

«Флоресте на стену лезет от возбуждения. Он требует, чтобы тебя к нему привели сию же минуту».

Глоуэн встал: «Я к нему зайду».

Пройдя по мосту над рекой, Глоуэн направился к тюрьме. «Наконец-то ты явился!» — приветствовал его Марк Диффин.

«Просто удивительно, что Флоресте жаждет меня видеть. Еще вчера он не мог дождаться моего ухода».

«Предупреждаю: утром у него было много неприятностей, и он раздражен до крайности».

«Каких неприятностей?»

«Сначала пришел Намур, и они друг на друга разорались. Я уже собирался вмешаться, но Намур убежал, хлопнув дверью. Он был темнее тучи, что на него не похоже. Потом явилась Скеллана Лаверти. Она снова довела Флоресте до белого каления, после чего он стал кричать, чтобы тебя привели как можно скорее».

«Кажется, я знаю, что его раздражает, — заметил Глоуэн. — Думаю, мне удастся его немного успокоить».

Марк Диффин открыл дверь камеры и заглянул внутрь: «Пришел Глоуэн Клатток».

«Давно пора! Пусть заходит!»

Флоресте стоял у стола, красный от гнева: «Твоя наглость превосходит всякие представления! Как ты смеешь препятствовать исполнению моей последней воли?»

«Вы имеете в виду мой вчерашний разговор со Скелланой Лаверти?»

«Вот именно! На мои деньги наложен арест! И ей сообщили, что ты получишь возмещение на сумму, которая просто в голове не укладывается! Все наши планы — коту под хвост!»

«Я вам несколько раз объяснял, но вы не слушали».

«Естественно! Я принял твои слова за пустые угрозы неоперившегося юнца, каковым ты и являешься».

«Объясню еще раз. В обмен на информацию я не буду предъявлять обвинения. Это очень просто понять, не правда ли?»

«Я не согласен, и все это не просто! Ты заставляешь меня делать выбор между двумя совершенно неприемлемыми вариантами! Ты это понимаешь?»

«Нет, не понимаю».

«А тебе и не нужно понимать. Достаточно принять мои заверения в том, что это именно так».