Приглядевшись, в глубоких тенях на заднем дворе за ангарами аэропорта можно было заметить какое-то движение. Тихо поднялись ворота ангара — Глоуэн и Чилке выкатили наружу модифицированный автолет «Скайри». На шасси были закреплены поплавки, на платформе — новая кабина; на кормовой палубе стоял надежно привязанный тросами гусеничный вездеход. Кроме того, платформа и шасси были оснащены, по возможности, обтекателями.

Глоуэн совершил обход летательного аппарата и не нашел ничего, что заставило бы его отказаться от своих намерений. Чилке произнес: «Последнее напутствие, Глоуэн. У меня в кабинете хранится бутылка очень старого, очень дорогого «Дамарского янтаря». Мы разопьем ее после твоего возвращения».

«Прекрасная мысль!»

«С другой стороны, мы могли бы распить ее и сейчас — чтобы опередить события, так сказать».

«Лучше это сделать, когда я вернусь».

«Похвальный, оптимистический подход! — одобрил Чилке. — Ну что ж, тебе пора вылетать. Путь не близкий, а «Скайри» — тихоходная машина. Я заставлю Бенджами весь день заниматься инвентаризацией на складе, так что в этом отношении тебе ничто не угрожает».

Глоуэн забрался в кабину, махнул рукой на прощание и поднял «Скайри» в воздух.

Внизу тлели желтые огни станции Араминта. Глоуэн взял курс на запад, чтобы пролететь над всем Дьюкасом на минимальной высоте вдоль предгорий высокого Мальдунского хребта, а затем пересечь огромный Западный океан по пути к берегам Эксе.

Тусклое зарево уличных фонарей исчезло за кормой; «Скайри» тихо плыл в ночном небе с максимальной возможной скоростью. Не зная, чем заняться, Глоуэн растянулся на сиденье, слегка опустив спинку, завернулся в плащ и попробовал заснуть.

Его разбудил бледный рассвет. Взглянув в окно, он увидел внизу поросшие лесом холмы. Судя по карте, они назывались «Синдиками»; к югу грозной тенью возвышалась Джазовая гора.

Ближе к вечеру того же дня «Скайри» пролетел над западным побережьем Дьюкаса — вереницей низких утесов с белой полосой морской пены у подножья, отделявшей материк от ленивых синих волн. Далеко на запад выступал мыс Тирнитиса; за ним простирался бескрайний водный простор. Глоуэн снизился и уточнил курс — «Скайри» повернул на запад-юго-запад, скользя по воздуху в пятидесяти метрах над широкими и длинными валами Западного океана. Этот курс должен был привести его к восточному берегу Эксе, туда, где в океан впадала великая река Вертес.

День кончался. Сирена скрылась за безоблачным горизонтом, оставив западную часть неба под присмотром алмазно-белой изящной Лорки и багрового, как спесивый старец, Синга. Часа через два они тоже ускользнули за невидимый край океана, и ночь стала по-настоящему темной.

Глоуэн проверил приборы, уточнил свои фактические координаты, сравнил их с намеченным курсом и снова попытался уснуть.

На следующее утро, за час до полудня, Глоуэн заметил над западным горизонтом далекие кучевые облака. Еще через час на том же горизонте появилась темная линия — берег Эксе. Глоуэн снова проверил координаты и убедился в том, что прямо по курсу находилось устье Вертеса, не меньше пятнадцати километров в поперечнике. Точное измерение ширины Вертеса было невозможно, так как нельзя было с какой-либо степенью уверенности сказать, где именно кончалась река и начиналось окружающее болото.

По мере приближения к берегу цвет морской воды изменился: теперь она приобрела маслянистый оливково-зеленый оттенок. Впереди уже можно было разглядеть эстуарий Вертеса. Глоуэн слегка повернул направо, чтобы держаться поближе к северному берегу реки. Медленное течение несло в океан упавшие деревья, гниющие бревна, коряги, плавучие островки переплетенного кустарника и тростника. Внизу появилось нечто вроде отмели из слизи, поросшей камышом — Глоуэн летел над континентом Эксе.

Река казалась почти неподвижной среди дышащих удушливыми испарениями болот и полузатопленных островов темно-голубой, зеленой и печеночно-охряной плавучей растительности. Изредка из-под воды выступали узкие гребни топкого торфа — за них цеплялись воздушными корнями раскидистые деревья, тянувшиеся к небу кронами разнообразных форм. В воздухе кружились и сновали полчища всевозможных летучих организмов. То и дело птица ныряла в жидкую грязь и тут же вспархивала с извивающимся белым угрем в клюве. Иные ловили рыбу, подплывавшую к поверхности воды, или охотились за насекомыми и другими птицами, наполняя воздух стремительным движением и сливающимся шумом тысяч резких выкриков.

Выше по течению, в развилке ветвей плывущего упавшего дерева в позе безутешного мыслителя сидел грязешлеп — напоминающий узловатую обезьяну андорил почти трехметрового роста, весь состоящий, на первый взгляд, из костистых угловатых рук и ног и длинной узкой головы. Пучки белой шерсти окаймляли физиономию из морщинистого хряща с ороговевшими пластинками и торчащими на подвижных антеннах глазами, а на веретенообразной груди висел свернутый спиралью хоботок. Река всколыхнулась рядом с дрейфующим деревом — над водой возникла тяжелая зубастая голова на мощной длинной шее. Грязешлеп панически взвизгнул; хоботок его развернулся, плюясь ядом в сторону ужасной головы — но тщетно. Разинув желтую пасть, голова совершила молниеносный бросок, поглотила грязешлепа и скрылась в глубине. Глоуэн задумчиво потянул руль на себя, чтобы «Скайри» летел несколько выше.

Приближалось то время дня, когда жара становилась исключительно тягостной, когда обитатели Эксе предпочитали двигаться как можно меньше. Глоуэн тоже начинал с беспокойством ощущать пламенное дыхание болот, проникавшее в кабину и перегружавшее установленный Чилке кондиционер. Глоуэн пытался игнорировать жару, духоту и влажность, мысленно репетируя предстоящую разведку. До Шатторака оставались еще полторы тысячи километров пути на запад. Глоуэн не надеялся долететь до подножия вулкана раньше наступления темноты, а ночь вовсе не была наилучшим временем для прибытия. Глоуэн снизил скорость парящего над рекой «Скайри» до ста пятидесяти километров в час, что позволило ему лучше разглядеть проплывавшую мимо панораму.