Шрифт:
Глоуэн повернулся к водам лагуны. Со времен основания станции Араминта судьба сыграла такую же мрачную шутку с тысячами лишних потомков «отцов-основателей», но возможность трагедии неудачного происхождения впервые затронула его самого.
Что подумают девушки? Глоуэн придавал значение мнениям прекрасного пола. Например, его интересовала Эрлина Оффо, уже вступившая на долгий и славный путь разбивания сердец. Как отнесется к его провалу Тиция Вук — изящная благоухающая блондинка, хрупкая, как цветок левкоя, но гордая и отстраненная, как все Вуки? [8] Кроме того, утренний разговор живо напомнил ему о веселой Сесили Ведер, в последнее время относившейся к Глоуэну с заметным дружелюбием. Молодой человек с показателем статуса, равным 30, не имел никакого будущего — ни одна красавица не взглянула бы на него дважды!
8
Если бы каждый из кланов оценил, согласно восприятию его представителей, престиж других пяти, и эти оценки можно было бы усреднить, по общему представлению Вуки и Оффо занимали бы первые места, сразу за ними следовали бы Ведеры и Клаттоки, а репутация Диффинов и Лаверти оказалась бы слегка подмоченной, хотя даже в случае самого резкого расхождения мнений разница между «высшими» и «низшими» кланами не играла большой роли..
Покинув причал, Глоуэн уныло побрел вслед за Арлесом наверх, к пансиону Клаттоков — худощавая темноволосая фигура, незначительная на фоне роскошного прибрежного парка, но достойная самого пристального внимания с точки зрения Глоуэна и его отца, Шарда.
Вернувшись в пансион, Глоуэн поднялся в свою квартиру на восточном конце галереи второго этажа. К его величайшему облегчению, отец уже был дома.
Шард сразу подметил смятение, овладевшее сыном: «Ты что-то рано начинаешь нервничать».
«Арлес заявляет, что ему известен показатель моего статуса, и что он равен двадцати девяти или тридцати одному», — ответил Глоуэн.
Шард поднял брови: «Двадцати девяти? Даже тридцати одному? Каким образом? Ты бы оказался в числе наемных работников, еще не поступив на службу!»
«Вот именно».
«На твоем месте я не обращал бы внимания на Арлеса. Он просто хотел тебя расстроить — и, по-моему, ему это удалось».
«Он утверждает, что слышал эти цифры от Спанчетты! И еще он что-то проворчал по поводу того, что мое происхождение не зарегистрировано».
«Даже так? — Шард задумался. — Что он имел в виду?»
«Не знаю. Я ему сказал, что ему не может быть известен мой показатель, а он говорит: почему нет? Говорит, что мое происхождение — точнее говоря, отсутствие происхождения — позволяет рассчитать мой статус любому желающему».
«Хм, — пробормотал Шард. — Кажется, я догадываюсь, в чем дело... Хотел бы я знать...» Помолчав, Шард подошел к окну и заложил руки за спину: «Действительно, вся эта история попахивает происками Спанчетты».
«Она может изменить мой показатель?»
«Любопытный вопрос. Спанчетта работает в отделе A, у нее есть доступ к компьютеру. Но она не посмела бы подделывать записи — за это полагается смертная казнь. Надо полагать, она придумала какой-то законный способ повлиять на результат — если она вообще что-нибудь придумала».
Глоуэн недоуменно покачал головой: «Зачем ей вообще заниматься такими вещами? Какое ей дело до моего статуса?»
«Мы еще не знаем, пытался ли кто-нибудь изменить результаты расчетов. Если такая попытка имела место, ниоткуда не следует, что это дело рук Спанчетты. Но если это проделки Спанчетты, ответ на твой вопрос очень прост: Спанчетта никогда ничего не забывает и не прощает. Я расскажу тебе историю, которую ты, наверное, никогда не слышал.
Давным-давно Спанчетта вознамерилась выйти за меня замуж и успела, по-видимому, тайком договориться с домоправительницей и с кастеляншей Лилианой. Так или иначе, правление стало серьезно рассматривать возможность такого брака, не посоветовавшись со мной. Однажды вечером мы играли в ипенг. Спанчетта тоже решила поиграть — бегала по площадке, кричала, ругалась, распоряжалась, размахивая руками и становясь в позы, объявляла аут, когда шар попадал в сетку, путала серые шары с розовыми и яростно отрицала проигрыш, когда не успевала отбить подачу. Короче говоря, привлекала к себе внимание всеми способами. В связи с чем Вилмор Ведер, оказавшись рядом со мной, заметил: «Держись, Шард! Похоже на то, что твоя женитьба станет настоящим испытанием».
«Какая женитьба? — спрашиваю я. — От кого ты слышал о моей женитьбе?»
«Разве ты не женишься? Все только об этом и говорят!»
«Странно, что никто не удосужился посвятить меня в эту тайну. И кому же посчастливилось стать моей невестой?»
«Спанчетте, кому еще? Если верить Карлотте, день свадьбы уже назначен».
«Не следует верить Карлотте — у нее язык без костей. Я не женюсь на Спанчетте! Ни сегодня, ни завтра, ни в прошлом году, ни после второго пришествия Пулиуса Файстершнапа! Короче — никогда и ни при каких обстоятельствах! Я достаточно ясно выражаюсь?»
«Куда уж яснее! Теперь тебе осталось только одно — убедить в этом Спанчетту, стоящую у тебя за спиной».
Я обернулся — в двух шагах, тяжело дыша, стояла побагровевшая Спанчетта. Все расхохотались, а Спанчетта попыталась заехать мне по голове битой, отчего все просто повалились со смеху.
Таким вот образом. С досады она женила на себе размазню Миллиса, а заодно стала любовницей Намура. Но мне она никогда не простила.
Примерно через год я женился на твоей матери в Сарсенополисе, на Девятке Аль-Фекки. Когда мы вернулись в Араминту, нам стали устраивать всевозможные «случайные» неприятности. Марья их игнорировала, я тоже. Потом родился ты. Спанчетта ненавидит тебя втройне: из-за меня, из-за твоей матери и из-за того, что у Арлеса нет твоих способностей и твоего характера. Вполне может быть, что теперь она нашла возможность каким-то образом выместить свою злобу».