На обнаженном песке я замечаю кругляшки размером с горошину. Они собраны кучками, хотя не соприкасаются друг с другом. Притронешься к такому кругляшку — и он тотчас же рассыпается. Не понять, кто и для чего их сделал.

Еще встречаются странные сооружения: небольшое скопление палочек и соринок в виде крохотного курганчика с зияющим на его вершине отверстием, затянутым тонкой кисеей нежной паутины. Кисейная занавеска — творение паука. Кому под силу такая тонкая работа! Видимо, перезимовав, паук откопал свое убежище, устроил вокруг входа заслон от струек песка, но почему-то не стал дожидаться добычи — всяческих насекомых, прячущихся во всевозможные норки и щели, а предпочел уединение.

Сейчас в норке сыро и холодно, поэтому паутинная дверка более подходящее сооружение, нежели обычная земляная пробка. Все же через кисею в темное подземелье проникают солнечные лучи и теплый воздух.

Влажную от весенних дождей песчаную почву легко копать походной лопаткой. Рядом с норкой я приготовил глубокую ямку, чтобы потом начать осторожное вскрытие всего сооружения по вертикали. Но в темном входе за сдвинутой в сторону дверкой неожиданно появляются сверкающие огоньки глаз и светлые паучьи лапы. Выброшенный наверх большой серый в коричневых полосках и пятнышках паук несколько секунд неподвижен, как бы в недоумении, потом стремглав несется искать спасительное убежище.

Я давно знаком с этим обитателем песчаной пустыни и сожалею, что никак не соберусь испытать его ядовитость. Может быть, в необоснованном обвинении фаланг, бытующем в народе, повинны как раз эти крупные светлые пауки.

На дне жилища — оно глубиной более полуметра — лежит недавно сброшенная шкурка паука. Он теперь превратился во взрослого самца, стройного, с длинными ногами и поджарым брюшком. Так вот в чем дело! На время линьки, когда паук совершенно беспомощен, он закрыл свою обитель занавеской, предупредив возможное появление непрошеных посетителей.

У всех паучков дела одинаковы, все курганчики над норками, сложенные из соринок, затянуты кисеей, все сразу принялись линять. Только одно странно! Какую бы норку я ни раскопал — всюду в ней самцы. Самок нет.

Занимаясь раскопками, я поглядываю на небо и на пустыню. Большое и красное солнце недалеко от горизонта. Следя за ним, медленно поворачивают свои белые с желтым сердечком цветы тюльпаны, и полянка между холмами все время меняет свой облик…

На песке по-прежнему попадаются таинственные катышки. Они, наверное, вынесены наверх каким-то землекопом, который занят или строительством новых хором, или ремонтирует старые после долгой зимней спячки. Но возле катышков нет норок. Осторожно слой за слоем я снимаю песок лопаткой, но безуспешно. Загадка катышков завлекает, и я продолжаю поиски. Иногда катышки будто располагаются легким полукругом, направленным дугою на восток. Отчего бы так могло быть? Откуда и к чему это компасное правило?

Солнце почти коснулось горизонта. Посинели далекие очертания пологих гор Малайсары, потемнела пустыня, от застывших барханов протянулись синие тени. Сухая травинка, склонившаяся над гладким песком, вычертила полукруг — это своеобразная роза ветров, свидетельство того, что здесь недавно гулял западный ветер. Вглядевшись в этот четкий полукруг, я невольно перевожу взгляд на катышки. Они располагаются полукругом тоже к востоку. Незнакомцу легче относить от своего жилища груз по ветру.

Видимо, строитель не так уж и силен и не столь легка его ноша. И тогда я догадываюсь, где должна быть порка, по катышкам вычерчиваю линию полукруга, провожу от нее радиусы и в месте их схождения, в центре предполагаемого круга, осторожно снимаю песок.

Расчет оказался верным. Передо мной открывается норка. В ее глубокой темноте, наверное, сидит тот, кто задал мне такую головоломку. Еще несколько минут раскопки, и выглядывают светлые ноги. Вдруг песок разлетается в стороны и наверх выпрыгивает тот же светлый с легкими коричневыми полосками и пятнышками паук. На его черных и выразительных глазах отражается красное солнце, коснувшееся краем синего горизонта.

Я с интересом разглядываю хозяина жилища. Это еще незрелая самка. Ей предстоит одна-две линьки. Она соскабливала ядоносными крючьями (они даже притупились от такой непривычной работы) мокрый песок, скатывала его в круглые тючки, обвязывала их нежнейшей паутинной сеткой и выносила наверх. Иначе и не могло быть: как поднять песок из норы? Я вглядываюсь в катышки через лупу и кое-где вижу остатки поблескивающей паутины.

Как часто натуралисту помогает чисто случайное совпадение обстоятельств. Своей находкой я обязан сухой былинке, склонившейся над песком. Она вычертила розу ветров и помогла найти норку. Теперь я легко угадываю по расположению катышков норки и всюду в них нахожу незрелых самок, заметно уступающих размерами своей мужской половине рода.

Время идет. Тюльпанчики перестали глядеться на солнце, сложили лепестки, закрыли желтые сердечки и стали как свечечки, желтые цветы гусиного лука тоже сблизили пальчики-венчики.

Возвращаясь к биваку, я думаю о том, почему убежища самок закрыты наглухо, а самцы все же оставили что-то подобное кисейной занавеске? Неужели потому, что самке предначертано продолжение рода и полагается быть более осторожной! Почему же созрели раньше самцы? По паучьему обычаю, они должны скоро бросить свои насиженные жилища, в которых прошло их детство и юность, и приняться за поиски подруг.

Видимо, жизнь, особенно в пустыне, приспособлена к самым неблагоприятным условиям. Не случайно самцам предоставляется изрядный запас времени для поисков самок, и если сейчас здесь им нетрудно натолкнуться на теремки своих невест, то в тяжелые времена, хотя бы в то далекое время, когда эти застывшие барханы струились от ветра песчаной поземкой, брачные поиски были тяжелы и нередко кончались неудачей.