1

Весенний мелкий дождь, слякоть. Плац перед Зимним дворцом. Под ногами смешанный с грязью и конским пометом снег. Эту хлюпающую грязь месит не одна тысяча мужицких и барских сапог. Все в новых кафтанах, на плечах самопалы, косички болтаются.

Маленький Петр на коне. В зеленой накидке, с орденом прусского короля, в треуголке с плюмажем. Треуголка вся мокрая, дождевая вода скатывается на плечи, на спину, за шиворот, но Петр равнодушен к погоде, он держит экзамен на закаленного прусского воина. Из-под шляпы — два больших темных глаза, то веселых, то грустных, то строгих, смотря по тому, как делает русское воинство прусский размашистый шаг.

— Бего-о-м… Марш! — громко командует он. Голос его резкий, запальчивый и неприятный — кроет всю площадь. — Кру-го-ом!.. (И глаза его стали вдруг злыми, губы обвисли.) Гетман Разумовский!.. Надо слушать мою команду не брюхом, а ухом. Я еще не сказал — марш. Стыдно, стыдно!.. — Царь вытаращил из-под шляпы глаза и вновь закричал:

— Круго-о-м… Марш!

(Солдаты бегут в такт, слышно пыхтение, звяк самопалов, хлюп промокших ног.) Стой!

Впереди первого взвода, пробежав лишних два шага и со страхом посунувшись пятками взад, утвердился на месте, как вкопанный, низенький, толстенький старичок со звездой на груди, с голубой под кафтаном лентой.

Он задыхался, как запаленная лошадь, широко открыв рот и полные испуга глаза, косил их в ту сторону, где скомороший царек на коне, и с трепетом ждал обидного высочайшего окрика. Он был несчастен и жалок. «Отдохнуть бы, в кроватку бы, выпить горячего пуншу… Сукин ты сын, ваше величество… Небось, сам на коне, как на печке…»

В эту минуту короткого роздыха он вскинул дальнозоркие глаза на дворец. И видит… за зеркальным стеклом два хорошеньких личика.

«Матушка-государыня, заступись, заступись! Не дай скоропостижно скончать дни живота моего в сей проклятой экзерциции… Когда же возьмешь бразды правления в благоразумные руци свои, о мать-государыня?.. Торопись, всеблагая!..» И видит жест белой руки в свою сторону.

— О, бедни, бедни мой старикашечка… Милая Кэтти, вы не можете видеть, кто сей толстячок? — еще плохо владея русским языком, обратилась царица к молоденькой Дашковой, показав ей лорнетом на стоявшего впереди первого взвода пыхтевшего старца.

— Это… это… Да это ж наш князенька женераль Трубецкой… А вы не узналь? — ответила тоже на русском наречии природная русская княгиня Екатерина Романовна Дашкова, урожденная княжна Воронцова.

— Как, Трубецкой? Никита Юрьевич?.. Господи, помилюй!.. — изумилась императрица. — Но ведь он старушечка, ведь он есть женераль-прокурор Сената?

— Да, да… Только старушечка — дама, ваше величество, позвольте поправить вас, а он есть старичок…

— Вуй, вуй, старичок… Но, милая Кэтти, вы анрюсс выражайтесь тоже не есть очень правильно. Или ви нарошно передразняйт меня?

— О, мой бог! — всплеснув белыми ручками, Екатерина Романовна вскинула брови и сложила сердечком уста. — Могу ли я, ваше величество…

Но я и сама, очень плохо по-русски.

Они улыбнулись друг дружке конфузливо и перешли на французский.

— Ведь у несчастного Трубецкого больные ноги, подагрическая ломота, — сказала государыня. — Поэтому он и в Сенат по целым месяцам не ездит, да и дома к нему доступа нет. И вдруг…

— И вдруг, ваше величество, — заулыбалась говорливая стрекотушка Екатерина Романовна. — И вдруг государь жалует ему звание фельдмаршала. А раз так, пожалуйте на плац топать ножками с молодцами… Экзерциция, ваше величество, ныне для всех обязательна. И старых и малых.

— Знаю, знаю, мой друг… Это мне в большую печаль, — приняла скорбный лик молодая царица. — Ну к чему мучить столь почтенных людей?

Скажите, к чему?

— Это воля вашего высокого супруга, ваше величество.

— Глупая воля! Это есть чванный каприз, фанфаронство. Не более… — Брови ее величества сдвинулись, щеки алеют. Дашкова, чтоб сбить настроение царицы, притворилась веселенькой.

— Представьте, ваше величество… Только Алексей Григорьич Разумовский как-то избавился от сего публичного капральства.

— Ну да… Алексей Григорьич просто-напросто откупился. Да, да…

Просто дал взятку, а государь ее принял. В день переезда нашей фамилии в Зимний дворец очаровательный дедушка преподнес государю драгоценную трость и просил дозволения присовокупить к подарку — знаете, сколько? — миллион рублей… И его величество деньги те взял…

Екатерина Романовна растерянно захлопали глазками.

— А что касаемо младшего Разумовского, гетмана Кирилла, то он, ваше величество, принужден держать у себя молодого офицера, который дает ему ежедневно уроки новой прусской экзерциции.

— Сей светлый государственный ум рожден царствовать, а не ради капральских артикулов, — в раздражении перебила ее государыня, и лицо ее снова стало печальным. — Бедный, бедный. Но ведь государь его любит и чтит. И в то же время ежечасно при публике обращает в шута. Дивлюсь моему государю.

За окнами на плацу продолжалось учение. Звенел крикливый голос Петра: