— Почему я должна тебе верить, малышка? — спросила женщина, улыбаясь Сью одними губами.

— Потому что я хочу у вас работать, — выпалила Сью. — Я с детства мечтала… свободно заниматься сексом. С кем хочу и когда хочу. А они… взяли и выдали меня замуж. — Она чувствовала, что вот-вот по-настоящему расплачется. — Помогите мне устроиться на работу, мэм.

Женщина молча нажала на кнопку на столе. В комнату вошла толстая негритянка в белоснежном халате.

— Проводи…

— Меня зовут Линда, мэм.

— …Проводи Розалинду к Ламберту. Жаклин скажи, пускай попробует красное дерево или темный коньяк. Но сперва все как обычно.

Негритянка кивнула Сью, приглашая следовать за ней.

«И тут черномазые, — невольно подумала девушка. — Америка кишит ими, как дерьмо навозными червями. А мне сказали, будто у миссис Колт вполне приличное заведение».

Ее осмотрела женщина-гинеколог, взяла какие-то мазки. Здесь же взяли кровь из вены и пальца. Потом Сью мылась под душем, маялась в парикмахерской под горячим колпаком и вышла оттуда вся в рыжих упругих кудряшках. Синяки и ссадины негритянка смазала какой-то вязкой белой эмульсией и припудрила тальком. У Сью слипались глаза, и она отказалась от ужина. Комната, в которую ее отвела та же негритянка — ее звали Дженнифер, — была размером с широкую кровать, здесь стояла узкая железная койка и туалетный столик с небольшим зеркалом.

Сью с благодарностью прижалась щекой к прохладной подушке и с ходу отключилась.

Владелица заведения, в которое Сью попала по рекомендации одного случайно встреченного в баре сутенера, отвалила пятьсот долларов на операцию — ублюдок к тому времени уже начал шевелиться и заметно портил ее фигуру. Стараниями доктора Дугласа, накачавшего Сью какими-то гормонами, он намертво прирос к стенке матки, которую тоже пришлось удалить. Это обстоятельство Сью нисколько не огорчило, а, напротив, даже обрадовало, тем более что шрам рассосался за каких-нибудь две недели. Миссис Колт оказалась щедрой особой и сполна оплатила ее пребывание в частной клинике и даже один раз прислала цветы и шоколадные конфеты.

Через восемнадцать дней после операции Сью приступила к работе, испытывая невероятное облегчение от того, что больше никогда в жизни не сумеет «подзалететь». Она очень похорошела и раздалась в бедрах. Ее гладкая от природы кожа отливала благородной желтизной слоновой кости, к тому же, как выяснилось, она имела хорошие манеры и была ласкова с клиентами.

Разумеется, миссис Колт, владелица заведения, не поверила ни единому слову из ее рассказа о жестокосердном муже, но Сью было на это глубоко наплевать. Через три месяца после начала работы она не только вернула ей долг, но еще и потребовала прибавки к жалованью, и миссис Колт, неожиданно для самой себя, беспрекословно согласилась. Сью сняла двухкомнатную квартирку в фешенебельном районе города, которую обставила и убрала по собственному вкусу: ярко, броско, современно. Она презирала аристократическую старину с ее бесцветной утомляющей глаз роскошью. Как и ненавидела образ жизни, который ей пытались навязать с детства.

На ее губах играла загадочная улыбка, когда она вспоминала свой побег из дома доктора Дугласа. Калейдоскоп невероятных событий, за ним последовавших, смахивал на голливудский боевик. Сперва был мотель у моря, куда ее доставил на «роллс-ройсе» пьяненький японец, накормив предварительно в ресторане какими-то улитками и червями и накачав крепкой горькой настойкой. Проснувшись поутру в его объятиях, она совершенно не помнила, что он с ней делал. Японец — его звали, кажется, Ёсихиро — дал ей пятьдесят долларов, и она купила джинсы, сандалии и майку. Он подбросил ее до Балтимора, где у него были дела. В Балтиморе Сью стало плохо в баре: этот проклятый ублюдок умел здорово отравлять ей жизнь, и ее вывернуло наизнанку в туалете. Туалет был мужской — до женского она добежать не успела, — и там ее подцепил богатый сопляк. Они заночевали на ранчо его родителей, которые шлялись по Европам. Потом еще целый день занимались любовью втроем с подружкой этого не то Лена, не то Бена. Кончилось тем, что подружка приревновала Сью к Лену или Бену и закатила ему бурную истерику. Он сунул Сью двадцатку, жмот несчастный, и велел мотать на все четыре.

Она добралась автостопом до Ричмонда. Это был самый тяжелый отрезок пути — за это время ее дважды изнасиловали, разумеется, не заплатив ни цента, а один раз еще и избили. В Ричмонде на Сью положил глаз богатый еврей. Подсел, когда она курила на скамейке в парке, обдумывая, что делать дальше, и сказал, громко хлюпая носом, что ему изменила жена и он хочет умереть.

Они сели в его собственный самолет и кувыркались в воздухе над обеими Вирджиниями, пока Сью уговаривала этого Теренса, черт бы его побрал, хотя бы повременить со своим решением покончить жизнь самоубийством.

Ее долго рвало, когда они наконец приземлились в небольшом аэропорту близ Мариетты, штат Огайо. Теренс ухаживал за ней с отеческой заботой, хотя сам был старше всего на каких-нибудь десять лет, не больше.

Потом они укатили на поезде в Чаттанугу, где у Теренса жила сестра. Они ехали вдвоем в спальном вагоне, но этот Теренс даже пальцем к ней не прикоснулся. Сью это очень задело. Она разделась догола и села к нему на колени. Он развез сопли и сказал, что не может изменить жене, что он очень, очень ее любит и готов ей все простить.

Сью обозвала его «обрезанным педиком», залезла под одеяло и проспала до Чаттануги. Ей приснился сон, будто ее выбрали королевой красоты на карнавале в Нью-Орлеане, и она, проснувшись, поняла, что нужно ехать только в Нью-Орлеан и никуда больше. Теренс дал ей семьдесят долларов и очень просил оставить свой адрес. Она записала ему в записную книжку один из телефонов офиса своего деда в Нью-Йорке.

В Нью-Орлеан она тоже добралась автостопом, но на этот раз повезло: мужчины обращались с ней ласково и даже кормили задарма. Правда, один заставил сосать ему пальцы на ногах (фу, ее чуть не стошнило — из-за того, что она вспомнила этого придурка Дугласа), но зато тот тип отвалил ей сорок долларов.