В те годы остро ставился вопрос о развитии мясного производства, скотоводства; в Азербайджане даже насильно заставляли разводить свиней. Правда, нанимали для этого русских или украинцев, где-то отводили в степи кусок земли. В аул, в деревню не пускали, потому что по мусульманским обычаям свинья — грязное животное.

Я в колхоз какой-то приехал, и председатель мне рассказывает, что заколол несколько свиней, продал мясо, привез распределять на трудодни деньги, а один старик встает и говорит: «Ты мне эти грязные деньги не давай, вот когда будут другие, тогда дашь».

Ходишь, бывало, по колхозу. Хозяин зовет обедать домой — у него во дворе одних цесарок бегает штук сорок, не говоря о гусях, курах, утках.

При Советской власти жили хорошо. А сейчас, думаю, деньги имеют только те, кто занимается торговлей.

Я их вижу у нас в Москве на рынке. Некоторые на английском языке свободно разговаривают— бывшие инженеры, кандидаты наук, а торгуют здесь уже не первый год. Они все со мной здороваются, потому что знают, что я работал в Азербайджане, зазывают:

— Папаша, подойди, что тебе надо — возьми, по дешевке отдаю.

А сам загибает цены, не дай бог. Торгует картошкой, свеклу продает и морковь. Откуда в Азербайджане картошка? Он перекупает здесь, у местных, и не дает возможности подмосковному крестьянину торговать.

Зарабатывают они много, но хорошей жизнью это тоже не назовешь: от хорошей жизни не бросают родные дома, не торгуют на английском языке картошкой за тридевять земель.

Я регулярно посещал бакинскую оперу. По понедельникам у них выходной, и, как мне рассказали, они там организовывали концерты мугамной музыки. Увидев однажды объявление, я решил заехать.

Раньше я уже слышал об этом пении. Эта простонародная музыка исполняется обычно на пастушечьих угодьях, на пастбищах. И там, как мне рассказывали, не обходится без наркотиков — курения анаши. Мы уже раскрыли пару кланов, которые занимались сбытом анаши и перевозкой ее из Средней Азии. Дикую коноплю перерабатывали и пересылали в Дагестан, а оттуда перевозили к нам. Распространением, продажей анаши занимались обычно древние старухи. Каждая папироска стоила по рублю, также, как и пучок травы. Накурившись, начинали обычно во время пения что-то выкрикивать, подбадривая друг друга, и получался такой полубредовый крик и монотонные завывания вместо пения. Но это обычно не в залах делается, а в степи, а тут — в опере. Я говорю своему водителю Ивану:

— Давай завернем, посмотрим, что это за концерт мугам-ной музыки. Что-то никто ни разу меня на такой концерт не приглашал.

Зашел я в правительственную ложу и за занавесочкой сел. В зале и на балконе немного народу, не более ста зрителей. Выступали ведущие артисты (а у них и некоторые оперные артисты исполняли мугамную песню).

И вдруг— из зала какие-то нечленораздельные крики. Смотрю, а в зале дымок стоит. И это в оперном театре! Посидел, послушал…

На следующее утро звоню Назыму Гаджиеву. Назыма, секретаря ЦК партии по идеологии, я знал давно, еще с начала пятидесятых годов, когда его при Багирове на съезде комсомола избирали первым секретарем ЛКСМ республики. Это давало мне право через десять лет после первого нашего знакомства так откровенно с ним разговаривать:

— Назым, это что за концерт мугамной музыки в опере?

— По просьбе трудящихся.

— Ты хоть раз был на этих концертах?

— Да был я когда-то, но не в опере.

— А в опере ты был на концерте мугамной музыки? Дело ведь не в концерте, не в исполнении. Да, это народная музыка, народ ее любит, пожалуйста, исполняйте. Но ты знаешь, что в это время в зале делается? Ты видел, что зал, а особенно балкон, весь в дыму от курения анаши? Там же наркоманы! А все эти завывания, выкрики и все прочее ты слышал? Ты же парень с головой, должен соображать. Имей в виду, я не против концертов мугамной музыки, а против того, чтобы вы превращали оперный театр в хлев, и если уж вы так стараетесь что-то сделать для народа, то обеспечьте культуру проведения таких концертов. А то после вчерашнего вечера два дня оперный театр проветривать надо. Нельзя путать оперный театр с пастбищем.

Любил я ходить в театр русской драмы, просмотрел все спектакли, которые там шли. Этот театр пользовался большим успехом — всегда был переполнен, и билеты было трудно купить.

Помню, приезжали на гастроли к нам московские театры. Гастролировал у нас и Харьковский театр русской драмы. Хороший, добротный театр. Я у них пересмотрел весь репертуар.

В азербайджанский театр я не ходил, потому что без перевода ничего не понимал, а перевод слушать мне было неинтересно.

В свой азербайджанский театр бакинцы сами редко ходили. И опера не всегда была заполнена, может быть, потому, что по составу не очень сильной была. Магомаев тогда еще не пел, он только-только начинал в ансамбле пограничников. Я, помню, отругал нашего министра культуры за то, что такого талантливого парня не посылают учиться.

При мне начал свои выступления Бюль-Бюль оглы. Еще отец его был жив, и они друг другу по очереди аккомпанировали и пели. Ему тогда было лет 15. Отец его в старой азербайджанской опере пел женские партии — тогда все женские роли мужчины исполняли. Это правилом было для всех мусульманских стран. А теперь Бюль-Бюль оглы стал министром культуры Азербайджана.

Любил я музыку Кара-Караева. Он был очень тогда популярен в стране. Его балеты «Семь красавиц» и «Тропою грома» ставили во многих театрах Союза.