— Вы сын этого… Пашова или родственник?

— Я сказал вам, кто я. Вот мой паспорт. Надо было с самого начала вам показать.

— Не нужно… Я не вел следствия по этому делу.

— Но в суде…

— Да, в суде вам сказали, что я. Но только в самом начале, а потом по известным причинам я передал следствие другому лицу. Его имя я не могу вам сообщить, вы узнаете его в суде.

— В таком случае, господин Марчинков, извините меня за беспокойство. Жалко, что не вы вели следствие. У меня такое чувство, что вы дали бы мне объяснения по всем вопросам, которые меня волнуют. Теперь, коль скоро я знаю, что вы лицо незаинтересованное, я могу вам сказать, что хочу оправдать не коммуниста, а беспартийного, но невинного человека — Петра Пашова. Это зажиточный крестьянин, политикой он не занимается, но его оклеветали, и надо во что бы то ни стало доказать, что он невинен.

— Я вас понимаю, — сказал Марчинков и встал.

Я тоже встал и увидел, что в его нежных белых руках ничего нет или он успел что-то спрятать в карман. Он прошел вперед, чтобы открыть мне дверь, и тогда я почувствовал, что силы изменяют мне и ноги подкашиваются. Меня шатнуло, и если б я не ухватился за стул, то грохнулся бы на пол.

— Позвольте мне на минутку присесть, — сказал я. — Мне стало дурно.

— Вы больны, вон как вы взмокли.

— Я и болен, и устал, и голоден.

— Посидите, придите в себя! — сказал Марчинков. — Я сейчас — Через несколько минут он вернулся, неся на маленьком деревянном подносе две булочки, стакан айряна и кусок брынзы. — Поешьте, не стесняйтесь. И снимите пиджак, почему вы в пиджаке в такую жару? У вас туберкулез?

— Да, как вы узнали?

— Брат когда-то болел… Так вы говорите, что этот… Петр Пашов оклеветан. Еще прежде чем я передал дело двенадцати моему коллеге, там поминался какой-то Пашов, по-моему, из села Житница.

— Да, это он.

— Его сын уехал в Швейцарию, не так ли? Вы его знаете?

— Да, мы друзья.

— И ради дружбы вы в таком тяжелом состоянии отправились спасать его отца?

— Не только ради дружбы…

— Вы сами сказали, что будем говорить открыто.

— Да, конечно. Я влюблен в его сестру.

— А она отвечает на ваши чувства?

— О да! И ее родители знают о нашей любви и согласны на нашу женитьбу, как только я поправлюсь.

— Рад за вас, господин Кралев.

Пока мы разговаривали, я ел. Я сознавал, что не должен брать пищу из рук, быть может, запачканных кровью невинных людей, но не мог устоять перед голодом. Между тем Марчинков вошел в свою роль следователя и, пользуясь моей физической и душевной слабостью, спокойно меня «потрошил». У меня не было воли ни для сопротивления, ни для того даже, чтобы соблюдать элементарную осторожность. Я спрашивал себя, зачем я доверяю ему такие сокровенные чувства, и все-таки говорил, что хочу спасти свою любовь и свое счастье. Позже, когда я вспоминал об этой встрече, я с горечью думал о том, что не проявил необходимой гордости. С другой стороны, о чем бы я ни говорил следователю, я несознательно давал ему понять, что он имеет дело с человеком, которого он не может и не должен отпустить ни с чем. Вероятно, он хорошо понимал, что перед ним человек больной и изнервничавшийся, неспособный притворяться, так что моя слабость оказалась даже полезной. Он сказал мне, что, насколько он знает от коллеги, который вел следствие, и от других служащих в суде, имя Петра Пашова в следствии не фигурировало, значит, в краже брезента он никого не обвинял. Эта версия, вероятно, придумана главным обвиняемым Михо Бараковым неизвестно по каким соображениям…

— Мой молодой коллега, это кажется вам невероятным, не правда ли? — сказал он, поняв, что я недоумеваю и не верю ему. — Держу пари, что вы полагаете, будто враг пытается ввести вас в заблуждение, с тем чтобы посеять смуту в ваших рядах. Порассуждаем вместе. Вам следовало предупредить Пашова, вашего будущего тестя, что вы едете спасать его честь и жизнь. Но вы не сообщили ему о своих намерениях, так как боитесь, что он действительно замешан в этой истории и может предпринять какие-то меры, чтобы уничтожить следы своего предательства. Мое предположение ошибочно?

— К сожалению, нет, — сказал я. — Но я все же хотел бы увидеть материалы дела. Только тогда я окончательно вам поверю.

— Мне незачем вас обманывать, господин Кралев. Я профессионал и, уж поверьте, никогда не переиначивал факты. Вы юрист и знаете, каково место и роль следователя в уголовном процессе. От того, как я провел следствие, зависит приговор, то есть ход процесса подготовляется следствием. Может быть, именно поэтому вы допускаете, что я могу переиначивать факты — то ли под давлением подкупа, то ли по политическим соображениям. Но в подкупах я никогда не нуждался, потому что в материальном отношении живу неплохо, а что касается моих политических убеждений, то я не принадлежу ни к одной партии. Я не фашист и не коммунист. Политические идеи узурпируют волю и совесть и толкают к прегрешениям. Но я не какой-то стерильный индивид. Я тоже служу идее, и эта идея — раскрытие преступления. Само по себе это раскрытие — не только наука, но и искусство, которому я посвятил себя еще в молодые годы. Если вы когда-нибудь станете следователем, притом по призванию, вы поймете, о чем я говорю. Это страсть, это создание романов, куда более интересных, чем те, что написаны. Я пытался не впадать в крайности, чтобы как можно более беспристрастно судить о деяниях людей. Конечный результат любого судебного процесса зависит, однако, от умения и совести прокуроров, судей и адвокатов, которые не всегда добросовестно обращаются с фактами, которые я им предоставляю. Так получилось и с тем делом, которое вас интересует. Сначала следствие было поручено мне. Но только я вошел в работу, как главный прокурор и некоторые лица из полиции начали оказывать на меня давление. Я заявил, что никому не позволю вмешиваться в мою работу. Через несколько дней следствие передали моему коллеге — молодому, честолюбивому и, главное, фашисту. Соответствующие органы предписали ему так провести следствие, чтобы судебный процесс нанес сразу несколько ударов, а именно — разгромил ремсистскую организацию, запятнал Петра Пашова с тем, чтобы противопоставить его сыну, которого полиция считает заметной фигурой среди коммунистов. Он поехал в Швейцарию якобы учиться, но полиция не знает истинных мотивов его отъезда. И наконец, процесс должен был вернуть власти ее престиж.

Перелом на Восточном фронте очень сильно отразился на политическом сознании людей. Одни разочаровались в фашизме, другие стали ориентироваться на Россию, третьи, коммунисты и сочувствующие им, перешли к прямой диверсионной деятельности, партизанские отряды разрослись, увеличилось их число. Власти искали случай припугнуть своих политических противников, и такой случай представился. Точнее, они «организовали» случай, дабы показать, что их позиции, несмотря на кризис на Восточном фронте, сильны и стабильны и что они без всяких церемоний будут выносить строгие приговоры даже по таким ничтожным антигосударственным акциям, как передача нескольких левов в помощь коммунистическому движению. Поэтому процесс был так шумно обставлен, потому было вынесено так много обвинительных приговоров.

Все сказанное, наверное, объясняет вам, почему Михо Бараков распространил версию, будто Петр Пашов — предатель. По сведениям, которые я успел собрать о семье Бараковых, я понял, что Бараков-старший — прожженный политический мошенник и беспардонный человек. Его младший сын «активно включается» в борьбу после катастрофы под Сталинградом. Самый зажиточный в селе человек, как и другие ему подобные, не может не отдавать себе отчета в том, что трагедия под Сталинградом решила исход войны в пользу русских, поэтому эти люди считают нужным политически подстраховаться. К нам приходят большевики, а у нас — пожалуйста — в семье есть коммунист, которого фашисты пытали и бросили в тюрьму. С некоторого времени я замечаю, что многие ищут способы сблизиться с коммунистами, не слишком церемонясь в выборе средств. Страх перед большевиками заставляет этих людей становиться их единомышленниками и даже подвергаться опасности. Но в случае с Бараковым мы имеем более дальний и точный прицел. Сын Пашова окажется скомпрометирован своим отцом и, если даже останется на ответственном посту, будет вынужден снисходительно относиться к ошибкам других.