Одежда, которая была на мне вчера, кажется заскорузлой и грязной. Делать нечего, я все надеваю на себя, даже трусики. Хоть моя мама говорит: «Новый день всегда начинай с новых трусиков». Я сообразила, что у меня нет даже зубной щетки, чтобы почистить зубы. Надо спросить у Дороти, думаю я, может, у нее есть запасная щетка. Надеюсь, она не предложит мне свою, потому что пользоваться чужой зубной щеткой это ужас как противно.

За моей комнатой тянется длинный коридор, его стены до половины выкрашены зеленой краской, а верх – грязно-белый. Я иду в ту сторону, откуда доносятся голоса, и оказываюсь возле деревянной лестницы. Входная дверь на первом этаже открыта, и над железными воротами виден кусочек голубого неба. Небо совершенно такое, как всегда, как будто это самый обычный день, и мне от этого становится легче.

Голоса дедушки и Дороти доносятся из их квартиры, как будто там жужжат два насекомых – звук то тише, то громче. Дороти как кузнечик – «ззз, ззз», а дедушка насекомое покрупнее, и звук у него громче и резче. Мне пришло в голову – таракан, но потом я подумала, что таракан не очень приятное насекомое, и заменила таракана на большого черного жука с рогами. Я снова прислушиваюсь – да, так и есть: «бип, бип, бип», в точности как жук. Потом послышались шаги. Мне не хочется, чтобы они видели, как я подслушиваю, и я начинаю спускаться по лестнице. У подножия лестницы стоит дедушка.

– А вот и наша малышка Кармел! Я позвонил в больницу. Спускайся вниз на завтрак. Чувствуй себя как дома в нашем скромном жилище.

Слово «скромный» рифмуется с «укромный» и, как мне кажется, означает «маленький», а разве этот дом можно назвать маленьким, или я чего-то не понимаю?

Остаток лестницы я одолеваю очень быстро, потому что хочу поскорей узнать, что с мамой. Дороти хлопочет у плиты.

– Проходи, садись. – Дедушка подходит к столу, забавно хромая на свой манер.

Дороти кладет передо мной блинчик и посыпает сахаром.

– С черникой, – говорит она и подмигивает, ее веко медленно скользит по глазному яблоку, и почему-то это напоминает мне какое-то животное, ящерицу, что ли. Она садится рядом со мной и складывает руки на коленях, на черной юбке.

Ягоды лопаются, когда я жую, брызгает сок, и мне становится стыдно оттого, что я сижу тут и ем вкусные блинчики, пока мама в больнице, поэтому я откладываю вилку в сторону. Дедушка сидит во главе стола.

– Кармел, у меня две новости, хорошая и плохая. С какой начать, моя милая?

Они оба сидят – не шелохнутся и внимательно смотрят на меня.

– С плохой. Нет, с хорошей. – Я так вцепилась в стул, что даже больно.

– Твоей маме сделали очень сложную операцию. Она продолжалась всю ночь, потому что травмы очень тяжелые. Бедная моя дочь!

Он вынимает из кармана белый платок и подносит его к лицу. У меня такое впечатление, что он пытается спрятать глаза, а мне хочется разглядеть, появились ли на них слезы. На моих, я чувствую, появились, они снова полны слез, хотя я даже не ожидала, что в моей голове еще осталась вода, столько вчера плакала.

Чуть погодя он прячет платок обратно в карман.

– А хорошая новость? – спрашиваю я каким-то тоненьким голосом. Я тоже превратилась в насекомое – в такую же маленькую мошку, которая заползла сейчас под мою тарелку в поисках укрытия.

– Хорошая новость состоит в том, что она выжила. Врачи проявили фантастическое мастерство и собрали ее по кусочкам. Все, что могли, то и сделали.

Собрали ее по кусочкам. Все, что могли, то и сделали. Не нравятся мне эти слова. Как будто речь идет о кукле или там о марионетке – она развалилась, и ее собрали кое-как: ноги торчат вместо головы, глаза на пятках. Все, что могли, то и сделали. Но я себя одергиваю – перестань, это же глупо, он совсем не это имел в виду. Соберись с мыслями, говорю я себе.

– Когда я ее увижу? – спрашиваю я все еще голосом мошки. – Мы можем сейчас поехать?

Дедушка почему-то пугается, отрывает руки от стола и держит их перед собой, так что я вижу его ладони.

– Нет, Кармел, что ты! Она очень слаба, она…

– Я не буду ее беспокоить. Я не буду ее будить… – Теперь я говорю уже своим голосом, голосом нормальной Кармел.

– Нет, нет, это невозможно. Исключено. – Он чем-то напуган и недоволен, отвечает решительно.

Но я тоже настроена решительно.

– Почему? Почему исключено? – Я встаю и сжимаю кулаки, как будто хочу кого-то ударить.

– Понимаешь, мама лежит в таком месте, которое называется «реанимация». Это очень тихое место для людей, которые находятся в очень тяжелом состоянии. И там нужно поддерживать полную тишину, чтобы люди быстрее поправлялись.

– Но я не буду шуметь. Не буду, не буду!

– Может, и не будешь. Но пойми, Кармел, врачи сказали: посетителей не пускать, особенно детей.

– Хорошо, я не буду входить. Я посмотрю в щелочку! – кричу я ему. – А если в двери есть окошко, я посмотрю в окошко. А если окошко высоко, ты поднимешь меня.